Запоздалая оттепель, Кэрны - [60]

— Ложись! — сказала спокойно.

Кузьма онемел, разглядывая ее, совсем нагую. Она стояла так близко. Почти вплотную. Кузьма окончательно растерялся.

— Ложись, Кузьма! Парить тебя буду!

— Какой там парить? Ты что? — онемел мужик, прикрывшись веником.

— Ты что? Дикий? Мы в Сибири жили на высылке! Там все в одной бане мылись. Никто никого не стыдился. Всех баб Бог одинаковыми создал. И мужиков. Сам Господь нами не погнушался. Чего ж людям друг друга совеститься? Грех — в другом. А мыться — не совестно! В Сибири и нынче так. Да что я тебя уговариваю? Ложись! — взяла за плечи. Но Кузьма никак не мог оторвать взгляд от тела Шурки. — Лежи спокойно! — хлестала веником до пунцовости. Мужик не чувствовал веника, горячей воды. Он впервые мылся в бане с женщиной, с которой не был близок.

Он часто рассматривал ее. Откровенно и нахально. Исподтишка, украдкой, искоса. Он никогда не предполагал, что увидит ее совсем голую до того, как овладеет бабой. Свою Настю видел в ванне мельком. Когда та мылась. Да и то два или три раза за все годы. Жена спала в ночной рубашке. А переодевалась в своей комнате. Шурка даже не смутилась. Но куда Насте до этой? Королева!

Кузьма лежал, не веря самому себе.

«Нет! Это сон! Не может быть, чтоб сама!» — погладил Шурку по бедру. Та прикинулась, что не заметила.

Кузьма коснулся еще раз. И диво! Никакого отпора…

— Повернись! — скомандовала Шурка, окунув веник в кипяток.

Кузьма медлил. И все ж лег на спину. Баба словно ничего не замечала.

— Шурка! За что мучаешь? — не выдержал мужик.

— Терпи! Еще немного! — взяла другой веник и принялась похлестывать, но не больно, щадяще. Нет, не веник, не кипяток жгли… Кузьма смотрел на раскрасневшиеся камни в печи. Шурка сбрызнула их квасом. И снова принялась за Кузьму.

— Шурка! Не могу! — хотел встать, но баба удержала его на полке:

— Лежи!

— Мучительница! Погоди вот! Дай встану! Я тебе за все свои муки! — попытался слезть с полка, но баба опередила и не отпустила.

— Лежи! Еще не все!

— Шурка! — вскочил резко, неожиданно. Прижал к себе бабу накрепко. — Ну, спробуй, вырвись! — целовал лицо, шею, плечи, грудь. Подхватил на руки.

— Кузьма, милый, нельзя в бане! Дома можно. Тут — нет!

— Дома можно? — спросил, не веря услышанному.

— Скоро воротимся. Подожди!

— Смотри, ловлю на слове! — облился холодной водой из ушата. Тут же успокоился.

Кузьма вошел в дом раньше Шурки, в расстегнутой рубашке, с полотенцем на шее. Ни малейшей усталости в теле, на душе все легко и прозрачно. Плечи не сутулятся, ноги — хоть сейчас в пляс. У мужика уже много лет не было такого настроения. Он открыл двери в дом. И чертыхнулся…

За столом, расположившись удобно, по-хозяйски, пил чай Яков. Кузьма, едва увидел его, понял: не с добра приехал в ночь.

— Эх, Яшка, как некстати тебя принесло, — досадно поморщился Кузьма.

— Так вы в бане были? Вот не знал! Жалко! Вместе б все попарились! — огорчился тот.

Кузьма покраснел до макушки, подумав свое: «Только тебя там и не хватало!»

— Где Санька застряла? — ерзнул Яков, нетерпеливо глянув на часы.

— В бане прибирается. Скоро будет.

— Увожу я от тебя Саньку. К старшей сестре. Захворала. А присмотреть некому. Пусть с ней побудет недельку. А я тебе из стардома еду привозить буду…

— А хозяйство на кого?

— Привезу кого-нибудь из старушек. Кто пожелает. Иль соседку уговорю приглядеть. Другого выхода нет…

— Слушай, Яков, может старушку к сеструхе отправить? Я с Шуркой свыкся.

— Не могу, Кузьма. Сестра слишком серьезно больна. Старуха не справится. И не выдержит. Тут родной человек нужен. Свой. Пойми правильно. У нее рак. Она последние дни доживает. Нельзя ей на чужих руках умирать. Такого в нашей семье не было никогда.

— За что так наказываешь? — простонал Кузьма, не сумев скрыть досаду.

Яков вздохнул, развел руками.

— Болезнь не спрашивает. Горе и радость входят в дома, не считаясь с нами. У меня тоже нет иного выхода.

Шурка вошла в дом веселая, улыбчивая. Завидев брата, насторожилась:

— Что стряслось?

Узнав, в чем дело, погрустнела. Глянула на Кузьму с мольбой. То ли просила подождать ее, то ли хотела, чтобы отговорил Якова увозить к сестре.

Собиралась Шурка медленно, неохотно. Словно ждала чуда, которое сорвет отъезд. Но его не случилось.

Вздыхая, шаркая ногами, вышла она из дома следом за Яшкой. А Кузьма, со сцепленными кулаками, снова остался один.

Уже утром пришла в дом соседка. Управилась с хозяйством. Молча, ничего не говоря и не спросив, ушла. А Кузьма взялся за работу.

Обил весь дом снаружи доской. Покрасил ее в небесно-голубой цвет. Покрыл крышу шифером. Заменил ступени крыльца и, поставив перила, покрасил. Утеплил входные двери.

Кузьма еще в день отъезда Шурки решил, что ремонтом дома изнутри он займется по возращении хозяйки. Но приехал Яков. Оглядел дом изумленно. Обошел его со всех сторон. Засыпал благодарностями. И, вернувшись, сказал:

— У тебя в запасе еще неделя. Хочешь, вернись домой. Или к своим. А можешь здесь пожить. Отдохни!

— Когда Александра вернется? — спросил Кузьма глухо.

— Это не от нас… Может, завтра все закончится, а может, через месяц… Конечно, Алена обречена. Но ведь своя… Кто еще ей поможет?