Запоздалая оттепель, Кэрны - [58]

— В том все мы виноваты, внучок. И я, и отец. Не сумели сберечь ту жизнь. Сами себя и Зинку извели. Позабыли, что она всего лишь баба!

— Во! И папка так сказал! Мол, копили, собирали, а снова могли быть в доме похороны. Какими деньгами беду отведешь от порога? И плакал… Что кругом виноват. И я с ним тоже. Теперь совсем помирились. Отец даже не ругает. А когда звонит, всегда просит беречь себя. И голос у него очень дрожит.

Кузьма позвонил сыну. Тот повторил услышанное от Женьки, добавив, что сегодня Зина уже ела сидя. Но очень слаба. И пробудет в больнице с неделю.

— Андрей с Ниной приходили в больницу. Навестили нас. Натащили всего. И все просили крепиться. Мол, выйдет Зина, будем навещать часто.

— Молодчаги! — похвалил Кузьма.

— Была и Ольга. С Максимом. Ну, сестра жалела Зину. Сочувствовала. А тот придурок, как всегда, ляпнул такое, что я перед врачами и медсестрами краснел. Мол, не тужи! В бабьем животе еще полдеревни пищит. Конечно, не так, грубо сказал! Обидно! Животное, не человек! Ольку жаль. Краснеет за него. Предложил ей домой вернуться. Она в ответ, мол, ребенок у нас. Не могу сиротить. Вот так-то! Я ей сказал: надумаешь вернуться — всегда примем!

— Не стоит так, сынок! Максим обидел и тебя, и меня, но с Ольгой у них все ладится. Живут. Если б им не дорожила, давно бы ушла! И дите не удержало бы семью! Это точно! Ты прими его, какой он есть! Не всем же в жизни умниками быть. Без дураков даже скушно. А Максим не глупец. Он худче. Но то только его боль… — Не договорил Кузьма своего мнения о зяте, как чья-то рука легла на плечо.

— Полощешь меня, плесень? Обсираешь до самой задницы?

Кузьма, пообещав Егору прийти через неделю, наспех простился, повесил трубку.

— Сам ты говно! Я с твоей дочкой живу. Можно сказать, прямая родня! Единственный средь вас — алмаз! А вы — сплошные булыжники! Ну, посуди сам! Развесил бы я сопли, как вы все, в той больнице! Стал бы кудахтать над Зинкой, как другие. Она и поверила б, что дело швах. Сгнила бы заживо! Ведь человеку сто раз скажи, что он — свинья, на сто первый — сам захрюкает. Тебе надо, чтоб она свалила на погост? Нет? И мне не надо. Она не теща, жить не мешала. Я и сказал ей правду, мол, не кисни, тебя еще трахать можно и нужно. Не ставь на себе крест раньше времени! Ничего особого не случилось. Главное — самой на ноги встать. А дитя будет. Их в твоей транде — полдеревни пищит. Зинка меня поняла, расхохоталась, а Егор — тьфу ты, ну ты! Покраснел и давай мне выговаривать. Ну, я его послал, как полудурка — на переделку. И медсестричке, жопастенькая там бегала вокруг, посоветовал Егора в гондон засунуть и опустить в формалин. За это Егор выставил меня из больницы. Ну и хрен с ним!

— Максим, ты зачем срамишь Егорку перед всеми? — не выдержал Кузьма.

— Они давно знают, что ты его наспех сделал. И не спорь, плесень! Не бухти! Пошли из багажника жратву затащим! — позвал за собой Кузьму, ворча по пути: — Сам говно, говнюка родил, еще и корячатся! Интеллигенты, вашу мать! Пацана голодным оставили! Единственного гения не берегут! Он мне магнитолу починил, вставил в машину. Я как врубил ее на всю катушку, ментов вмиг сдуло вместе с гаишниками. Там такая прикольная песня была! Ну а пассажиры ко мне валом повалили. Я теперь магнитолу даже ночью не вырубаю. — Открыл багажник, доставая сумки, набитые доверху. — Тихо! Тут яйцы! Не мои! Но все равно не побей! И молоко возьми. Хлеб и сахар. И еще сумку!

— У меня только две руки! — напомнил Кузьма.

— И все? — хохотнул Максим, обвешавшись сумками так, как будто вздумал удавиться ими. — Шустри, плесень! — подгонял Кузьму. И семенил следом, пыхтя и матерясь. — Слышь, кент! Вот тебе хамовка! — завалил кухню продуктами. И, глядя на удивленного Женьку, добавил: — Дня на три тебе хватит. А там снова подкину жорова. Ты не ссы! Не дам тебе голодать! Покуда жив, держать стану! Ты в нашей своре самый головастый хмырь! Клевый чувак! Я это раньше всех допер! Нынче весь день для тебя пахал. И вишь, что-то заколотил!

— Мне столько не надо! Это ж на целый год! — стряхнул оцепенение пацан.

— Тихо! Хавай молча! Не боись! Максим на стреме! Все будет на мази! А родитель возникнет, трехни, что сам заколотил. На своей мойке! Не свети ему меня. И ты, плесень, не настучи! Егорка у вас шибанутый. Ему не в больнице, в дохлятнике пахать надо. Над жмуриками выть. Им уж не подняться. К живым пускать нельзя. Он их уроет. Вон я только пасть открыл, Зинка со смеху уссалась. А он?.. Тьфу, придурок!

— Максим! Не смей при Женьке отца поганить! — вскипел Кузьма.

— Вот так? А как теща при моей дочке меня полоскала — это можно? Она и теперь спрашивает: «Папа, а тебя звать — мудак! А почему Максимом мамка кличет? Зато бабуля много твоих имен знала». Спросил дочурку, что ж бабка знала? «Кобель, алкаш, сволочь, подлец, негодяй, дурак, говно!» Короче, у меня пальцев на руках и ногах не хватило. И я Егора так не называл. А она… Дочка и теперь, случается, зовет меня к телефону так, что я по самую задницу краснею. Скажи мне, как это терпеть и глотать? Почему ты тещу не осек ни разу? — упрекнул зять.