Записки старшеклассницы - [7]

Я опустила голову, намотала косу на палец, мне вдруг все стало безразлично.

— У тебя пятерка, но подробнее поговорим после уроков.

Наверное, зря я размечталась. Но я только прочла «Жана Кристофа» и понадеялась, что у меня неожиданно прорезался талант. Таланту ведь прощают многое, даже плохой характер. Но все же я спросила, когда мы остались после уроков с Мар-Владой, есть ли в моих работах «искра божия»?

— Читать интересно… — тон Мар-Влады был неопределенный, — но особых способностей я не заметила.

— Никаких?

— Ты ждала, что я объявлю тебя гением? А ведь половину записей можно отнести за счет подросткового преувеличения.

У меня загорелись щеки, а она невозмутимо продолжала, поглядывая на меня ехидными глазами Буратино.

— Ты подмечаешь, как бухгалтер, чего тебе не делают, не додают родители, а что они делают изо дня в день, ты видишь?

— Но они обязаны, раз родили… — Я сразу поняла, что несу чушь, и Мар-Влада, конечно, тут же отыграла мою «подачу»:

— А ты им ничем не обязана?

Я пожала плечами.

— Я их слушаюсь, в общем, а уважать маму я не обязана, если она ведет себя, как мещанка…

— Почему? — спросила Мар-Влада.

Ну, я рассказала ей о нашей последней стычке, когда мама сказала, что из меня ничего не выйдет, если я не овладею волей и не начну делать не то, что хочется, а что нужно. По ее мнению, быть рядовым в любой профессии — унижение. Она так и говорит о людях: он остался простым врачом, а ведь подавал в молодости надежды; она — рядовой инженер, так ничего из женщины и не получилось…

А уж если у человека нет высшего образования, это для нее персона пятого сорта. Конечно, она и в таких признает достоинства, но с такими оговорками, что противно. О нашей бывшей соседке, которая работала секретаршей, она так выражалась: «Петровна — умнейшая женщина, ей бы образование, человеком бы стала!»

— А твоя тетя Инна лучше? — вдруг спросила Мар-Влада.

Я возмутилась и сказала, что есть мещане сверху, а есть изнутри, что Инна не фальшивит, не претендует на особое уважение, хотя она прекрасный врач и у нее уйма друзей в Ленинграде.

— Понимаете, — пояснила я, — она осталась девчонкой в душе, она так и не стала взрослым, положительным человеком.

— Но и твоя мама любит свою работу. Очевидно, ее высказывания не исчерпывают ее сути как человека?

Может быть, Мар-Влада и права, но мне так хотелось, чтобы мама была необыкновенной, чтобы она не только умела иронизировать, но и понимала…

— Необыкновенность — это ведь не только необыкновенные подвиги, — продолжала Мар-Влада, — это и смелость в отстаивании своих убеждений, и творческое отношение к работе, и доброта к людям…

Я засмеялась: мама презирала всех, кто живет сердцем.

— И еще меня задело, что ты так высокомерно пишешь об учителях. Поверь, не из-за «чести мундира»… Но вот сколько сил отдает Анна Сергеевна своему химическому кабинету? У кого в районе такие приборы, такая электрифицированная доска с таблицей Менделеева? И сколько ей все это стоило сил, времени, без всякого материального стимулирования?! Почему же ты не могла помочь ей со стендом без спекуляции отметками? Да еще называешь ее Совой.

Я ляпнула, что не ожидала от нее вульгарной защиты учителей только потому, что они учителя.

— Теперь ты грубишь и мне, — усмехнулась Мар-Влада. — Зачем?

Видно, я ей была безразлична, иначе бы она возмутилась.

— Но если люди несправедливы, не держат своего обещания… — начала я, но она перебила меня.

— А ты разве справедлива? Сколько раз ты мимоходом обижаешь людей и даже не замечаешь, не понимаешь это. Вот назвала Анну Сергеевну Совой! Ей приятно такое услышать? Даже если это и отражает своеобразие ее внешности, тебе не откажешь в наблюдательности… — Она усмехнулась: — Интересно, какое у тебя прозвище для меня?

Я замялась. Хоть она очень похожа на Буратино, я никому в классе не заикнулась, а сами они не догадаются.

— Ну-ну, смелее, как ты пишешь обо мне в своих записках?

— А откуда вы знаете, что я их веду?

— Я тоже слегка гадалка. Ну, не ошиблась?

Я кивнула, и тут мне стало интересно, и я сказала, что пишу о ней, как о Мар-Владе.

— Почти мармеладе, — засмеялась она. — Ну, хоть прозвище вкусное! Ладно, не смущайся…

В общем, из школы я пошла одна. Мне хотелось побродить, подумать. И хотя шел дождь, я долго шлепала по лужам: это лучшая погода, когда надо в себе разобраться.

Сегодня было дурацкое родительское собрание. Икона придумала, чтобы нас одновременно поругали и учителя и родители. И вот после уроков никого не выпустила из класса, велела только сесть по трое на парты, а сзади втиснулись вызванные родители.

Мой папа, конечно, сел поближе к учительскому столу и очень неодобрительно нас разглядывал, маленький, седенький, в тесноватой военной форме. Так странно, что во время войны он был командиром десантного батальона!

Нас ругали почти все учителя. Анна Сергеевна заявила, что таких разболтанных «детей» в ее жизни не было. А если учесть, что она только кончила институт, интересно, когда она имела дело с «детьми»?!

Николай Степанович, физик, заспорил, он утверждал, что мы не разболтаны, а просто не любопытны. Антонина Федоровна, больше чем когда-либо похожая на икону, шипела, что у нас нет совести. Даже физкультурница Майя Матвеевна не поленилась забежать и обозвать нас слабосильной командой, которая не болеет за честь школы. Тут Гриша фыркнул, он ведь шутя двух мальчишек носит, держа их за шиворот, как котят.