Записки о войне. Стихотворения и баллады - [58]

Настаивать, твердить и повторять.

Но знаю — списки рядовых свободы

Не переворошить, не исчерпать.

Иная вечность — им не суждена.

Другого долголетья им не будет.

Надев штампованные ордена,

Идут на смерть простые эти люди.

Памятник

Дивизия лезла на гребень горы

По мерзлому,

      мертвому,

         мокрому

            камню,

Но вышло,

      что та высота высока мне.

И пал я тогда. И затих до поры.

Солдаты сыскали мой прах по весне,

Сказали, что снова я родине нужен,

Что славное дело,

            почетная служба,

Большая задача поручена мне.

— Да я уже с пылью подножной смешался!

Да я уж травой придорожной пророс!

— Вставай, подымайся! —

            Я встал и поднялся.

И скульптор размеры на камень нанес.

Гримасу лица, искаженного криком,

Расправил, разгладил резцом ножевым.

Я умер простым, а поднялся великим.

И стал я гранитным,

            а был я живым.

Расту из хребта,

            как вершина хребта.

И выше вершин

            над землей вырастаю.

И ниже меня остается крутая,

Не взятая мною в бою высота.

Здесь скалы

         от имени камня стоят.

Здесь сокол

         от имени неба летает.

Но выше поставлен пехотный солдат.

Который Советский Союз представляет.

От имени родины здесь я стою

И кутаю тучей ушанку свою!

Отсюда мне ясные дали видны —

Просторы

         освобожденной страны.

Где графские земли

            вручал

               батракам я,

Где тюрьмы раскрыл,

               где голодных кормил,

Где в скалах не сыщется

               малого камня.

Которого б кровью своей не кропил.

Стою над землей

         как пример и маяк.

И в этом

      посмертная

            служба

                  моя.

Гора

Ни тучки. С утра — погода.

И значит, снова тревоги.

Октябрь сорок первого года.

Неспешно плывем по Волге —

Раненые, больные,

Едущие на поправку.

Кроме того, запасные,

Едущие на формировку.

Я вместе с ними еду,

Имею рану и справку,

Талоны на три обеда,

Мешок, а в мешке литровку.

Радио, черное блюдце,

Тоскливо рычит несчастья:

Опять города сдаются,

Опять отступают части.

Кровью бинты промокли,

Глотку сжимает ворот.

Все мы стихли,

         примолкли.

Но — подплывает город.

Улицы ветром продуты,

Рельсы звенят под трамваем.

Здесь погрузим продукты.

Вот к горе подплываем.

Гора печеного хлеба

Вздымала рыжие ребра,

Тянула вершину к небу,

Глядела разумно, добро,

Глядела достойно, мудро,

Как будто на все отвечала.

И хмурое, зябкое утро

Тихонько ее освещало.

К ней подъезжали танки,

К ней подходила пехота,

И погружали буханки.

Целые пароходы

Брали с собой, бывало.

Гора же не убывала

И снова высила к небу

Свои пеклеванные ребра.

Без жалости и без гнева.

Спокойно. Разумно. Добро.

Покуда солдата с тыла

Ржаная гора обстала,

В нем кровь еще не остыла,

Рука его не устала.

Не быть стране под врагами,

А быть ей доброй и вольной,

Покуда пшеница с нами,

Покуда хлеба довольно,

Пока, от себя отрывая

Последние меры хлеба,

Бабы пекут караваи

И громоздят их — до неба!

Госпиталь

Еще скребут по сердцу «мессера»,

Еще

   вот здесь

      безумствуют стрелки,

Еще в ушах работает «ура»,

Русское «ура-рарара-рарара!» —

На двадцать

      слогов

         строки.

Здесь

   ставший клубом

         бывший сельский храм —

Лежим

      под диаграммами труда,

Но прелым богом пахнет по углам —

Попа бы деревенского сюда!

Крепка анафема, хоть вера не тверда.

Попишку бы ледащего сюда!

Какие фрески светятся в углу!

Здесь рай поет!

Здесь

   ад

      ревмя

         ревет!

На глиняном истоптанном полу

Томится пленный,

         раненный в живот.

Под фресками в нетопленном углу

Лежит подбитый унтер на полу.

Напротив,

      на приземистом топчане

Кончается молоденький комбат.

На гимнастерке ордена горят.

Он. Нарушает. Молчанье.

Кричит!

      (Шепотом — как мертвые кричат.)

Он требует, как офицер, как русский,

Как человек, чтоб в этот крайний час

Зеленый,

   рыжий,

      ржавый

         унтер прусский

Не помирал меж нас!

Он гладит, гладит, гладит ордена,

Оглаживает,

      гладит гимнастерку

И плачет,

      плачет,

         плачет

            горько,

Что эта просьба не соблюдена.

А в двух шагах, в истопленном углу,

Лежит подбитый унтер на полу.

И санитар его, покорного,

Уносит прочь, в какой-то дальний зал,

Чтобы он

      своею смертью черной

Комбата светлой смерти не смущал.

И снова ниспадает тишина.

И новобранца

      наставляют воины:

— Так вот оно,

      какая

         здесь

            война!

Тебе, видать,

      не нравится

         она —

Попробуй

      перевоевать

            по-своему!

Военный рассвет

Тяжелые капли сидят на траве,

Как птицы на проволоке сидят:

Рядышком,

      голова к голове.

Если крикнуть,

         они взлетят.

Малые солнца купаются в них:

В каждой капле

свой личный свет.

Мне кажется, я разобрался, вник,

Что это значит — рассвет.

Это — пронзительно, как засов,

Скрипит на ветру лоза.

Но птичьих не слышится голосов —

Примолкли все голоса.

Это — солдаты усталые спят,

Крича сквозь сон

         невест имена.

Но уже едет кормить солдат

На кухне верхом

         старшина.

Рассвет.

      Два с половиной часа

Мира. И нет войны.

И каплет медленная роса —

Слезы из глаз тишины.

Рассвет. По высям облачных гор

Лезет солнце,

         все в рыжих лучах.

Тихое,

      как усталый сапер,

С тяжким грузом огня

            на плечах.

Рассвет. И видит во сне сержант:

Гитлер! Вот он, к стене прижат!