Записки о войне. Стихотворения и баллады - [60]

Тыща лошадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!

Счастья все ж они не принесли.

Мина кораблю пробила днище

Далеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.

Лошади поплыли просто так.

Что ж им было делать, бедным, если

Нету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров.

В море в синем остров плыл гнедой.

И сперва казалось — плавать просто,

Океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края.

На исходе лошадиных сил

Вдруг заржали кони, возражая

Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,

Все на дно покуда не пошли.

Вот и все. А все-таки мне жаль их —

Рыжих, не увидевших земли.

Бухарест

Капитан уехал за женой

В тихий городок освобожденный,

В маленький, запущенный, ржаной,

В деревянный, а теперь сожженный.

На прощанье допоздна сидели,

Карточки глядели.

Пели. Рассказывали сны.

Раньше месяца на три недели

Капитан вернулся — без жены.

Пироги, что повара пекли —

Выбросить велит он поскорее,

И меняет мятые рубли

На хрустящие, как сахар, леи.

Белый снег валит над Бухарестом.

Проститутки мерзнут по подъездам.

Черноватых девушек расспрашивая,

Ищет он, шатаясь день-деньской,

Русую или хотя бы крашеную,

Но глаза, чтоб серые, с тоской.

Русая или, скорее, крашеная

Понимает: служба будет страшная.

Денег много и дают — вперед.

Вздрагивая, девушка берет.

На спине гостиничной кровати

Голый, словно банщик, купидон.

— Раздевайтесь. Глаз не закрывайте, —

Говорит понуро капитан.

— Так ложитесь. Руки — так сложите.

Голову на руки положите.

— Русский понимаешь? — Мало очень.

— Очень мало — вот как говорят.

Черные испуганные очи

Из-под черной челки не глядят.

— Мы сейчас обсудим все толково.

Если не поймете — не беда.

Ваше дело — не забыть два слова:

Слово «нет» и слово «никогда».

Что я ни спрошу у вас, в ответ

Говорите: «никогда» и «нет».

Белый снег всю ночь валом валит,

Только на рассвете затихает.

Слышно, как газеты выкликает

Под окном горластый инвалид.

Слишком любопытный половой,

Приникая к шелке головой,

Снова,

Снова,

Снова

      слышит ворох

Всяких звуков, шарканье и шорох,

Возгласы, названия газет

И слова, не разберет которых —

Слово «никогда» и слово «нет».

«Пристальность пытливую не пряча…»

Пристальность пытливую не пряча,

С диким любопытством посмотрел

На меня угрюмый самострел.

Посмотрел, словно решал задачу.

Кто я — дознаватель, офицер?

Что дознаю, как расследую?

Допущу его ходить по свету я

Или переправлю под прицел?

Кто я — злейший враг иль первый друг

Для него, преступника, отверженца?

То ли девять грамм ему отвешено,

То ли обойдется вдруг?

Говорит какие-то слова

И в глаза мне смотрит,

Взгляд мой ловит,

Смотрит так, что сердце ломит

И кружится голова.

Говорю какие-то слова

И гляжу совсем не так, как следует.

Ни к чему мне страшные права:

Дознаваться или же расследовать.

Говорит Фома

Сегодня я ничему не верю:

Глазам — не верю.

Ушам — не верю.

Пощупаю — тогда, пожалуй, поверю,

Если на ощупь — все без обмана.

Мне вспоминаются хмурые немцы,

Печальные пленные 45-го года,

Стоявшие — руки по швам — на допросе.

Я спрашиваю — они отвечают.

— Вы верите Гитлеру? — Нет, не верю.

— Вы верите Герингу? — Нет, не верю.

— Вы верите Геббельсу? — О, пропаганда!

— А мне вы верите? — Минута молчанья.

— Господин комиссар, я вам не верю.

Все пропаганда. Весь мир — пропаганда.

…Если бы я превратился в ребенка,

Снова учился в начальной школе,

И мне бы сказали такое:

Волга впадает в Каспийское море!

Я бы, конечно, поверил. Но прежде

Нашел бы эту самую Волгу,

Спустился бы вниз по течению к морю,

Умылся его водой мутноватой

И только тогда бы, пожалуй, поверил.

Лошади едят овес и сено!

Ложь! Зимой 33-го года

Я жил на тощей, как жердь, Украине.

Лошади ели сначала солому,

Потом — худые соломенные крыши,

Потом их гнали в Харьков на свалку.

Я лично видел своими глазами

Суровых, серьезных, почти что важных

Гнедых, караковых и буланых,

Молча, неспешно бродивших по свалке.

Они ходили, потом стояли,

А после падали и долго лежали,

Умирали лошади не сразу…

Лошади едят овес и сено!

Нет! Неверно! Ложь, пропаганда.

Все — пропаганда. Весь мир — пропаганда.

М. В. Кульчицкий

Одни верны России

              потому-то,

Другие же верны ей

               оттого-то,

А он — не думал, как и почему.

Она — его поденная работа.

Она — его хорошая минута.

Она была отечеством ему.

Его кормили.

         Но кормили — плохо.

Его хвалили.

         Но хвалили — тихо.

Ему давали славу.

             Но — едва.

Но с первого мальчишеского вздоха

До смертного

          обдуманного

                   крика

Поэт искал

         не славу,

               а слова.

Слова, слова.

         Он знал одну награду:

В том,

   чтоб словами своего народа

Великое и новое назвать.

Есть кони для войны

               и для парада.

В литературе

         тоже есть породы.

Поэтому я думаю:

         не надо

Об этой смерти слишком горевать.

Я не жалею, что его убили.

Жалею, что его убили рано.

Не в третьей мировой,

                а во второй.

Рожденный пасть

            на скалы океана,

Он занесен континентальной пылью

И хмуро спит

         в своей глуши степной.

Кульчицкие — отец и сын

В те годы было

         слишком мало праздников.

И всех проказников и безобразников

Сажали на неделю под арест, —

Чтоб не мешали Октябрю и Маю.

Я соболезную, но понимаю: