Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - [74]

Вице-канцлер, передавая мне, по приказанию императрицы, это известие, выразил мне ее живейшую признательность за посредничество моего двора в этих обстоятельствах. Императрица выражала надежду, что король оценит, как ее старания сохранить мир, так и готовность, с которой она соглашалась на все меры, предложенные королем для предупреждения разрыва. К сожалению, она принуждена была идти с силою против силы; но, по крайней мере, она успела доказать королю, что наступление сделано не с ее стороны. Граф Безбородко, пригласив меня к обеду, повторил мне те же уверения. Он говорил: «Тогда как мы сообща с вами всячески старались сохранить, мир, министры прусский и английский подрывали наши усилия своими кознями и пугали великого визиря и рейсс-еффенди личными для них опасностями. Они указывали на наш торговый трактат, как на акт оборонительного союза, с вами, на наши вооружения на юге, как на признак скорого нападения. Наконец, они пользовались всеми поводами, чтобы вовлечь турок в войну с нами и вместе с тем, уверяли их в счастливом исходе ее, представляя им в преувеличенном виде затруднительные обстоятельства императора в Брабанте и наш неурожай. Поэтому, к нашему удивлению, только что Булгаков приехал из Севастополя в Константинополь, Порта, вместо того, чтобы продолжать переговоры о спорных пунктах, дерзко потребовала возвращения Крыма, угрожая нашему министру заключением, если в самый короткий срок не получится удовлетворительного ответа. Вы видите, что никогда нападение не было так явно и, несмотря на это, я теперь еще могу уверить вас, что императрица, хотя и обижена, однако, не думает о разрушении Оттоманской империи. Она хочет только удовлетворения за нанесенную обиду; чтобы достигнуть этого она полагается на дружбу короля, и если, благодаря его посредничеству. Порта отвергнет злые советы, возвратит свободу Булгакову и извинится в своем поступке, то государыня согласится возобновить переговоры на тех же основаниях, что предложены были до разрыва».

Не зная намерения короля в случае такого оборота дел, я отвечал только, что передам его величеству предложения, мне сделанные, и уверения в постоянном расположении императрицы к сохранению мира. Я объявил графу, что остаюсь в Петербурге, чтобы дождаться решения моего двора. Я сказал ему, что могу предвидеть, как неприятно будет королю узнать о разрыве, который он так желал предупредить, и что он всегда будет готов употребить свои старания для водворения мира и прекращения войны, которая может сделаться опасною для спокойствия Европы.

Ясно было, что оттоманское правительство, обманутое дурными советами, впало в непонятное заблуждение и подвергало себя без всякой нужды бедствиям, которых могло бы избегнуть. Но надо также согласиться, что Англия и Пруссия никогда бы не успели так далеко увлечь невежественных и высокомерных мусульман, если бы Потемкин не напугал их, а потом не рассердил пышною и бесполезною выставкою военных сил, собранных для обстановки торжественного поезда императрицы, и тем, что предписал Булгакову действовать путем угроз. Впрочем, становилось ясно, что Англия, узнав о расстройстве наших домашних дел, сочла время удобным, чтобы унизить нас и восстановить свое влияние в Европе. Поэтому она везде старалась противопоставить нам препятствия и врагов. Она уверена была в победе в том случае, если наши плохие финансы поселят в нас робость, или если мы примем участие во всеобщей войне и тем увеличим свои бедствия. С этою целью, успев привлечь на свою сторону нового прусского короля, она поставила нас в затруднительное положение или разойтись с Портою, если мы ее не поддержим, или разорвать нашу связь с Россиею, если мы будем продолжать покровительствовать туркам. В то же время, по голландским делам, она нас ставила в необходимость или сопротивляться Пруссии, за которую стояла, или оставить Голландию в ее власти. Наконец, она навлекала на нас неприязнь императора мыслью, что мы перестанем девствовать с ним заодно в то время, когда кабинеты лондонский и берлинский сильно заподозрены были в возбуждении смут в Брабанте. Наше положение становилось критическим. Пора было нашему двору сделать решительный шаг. Действия энергические и определенные, вероятно, обезоружили бы наших врагов, успокоили бы Голландию, удержали бы Пруссию, угомонили бы Порту и направили бы за пределы государства то беспокойное движение умов, которое волновало тогда Францию и стремилось найти себе исход вне государства или произвести взрыв внутри его. Тогда легко было заключить четвертной союз между нами, Испаниею и двумя императорскими дворами; интересы их клонились к этому. Мысль об этом пришла на ум королю, равно как моему отцу и де-Кастри, но эти министры не удержались на своих местах. Влияние нового министра, архиепископа тулузского[99], повело наше правительство к узкому взгляду на дело и ограничило нашу политику интригами….

Война между Россиею и Турциею была объявлена: нужно было знать, какие меры примет каждая из европейских держав. Образ действия императора легко было предвидеть: он определялся фактом нападения со стороны турок и условиями договора его с императрицею. Он должен был соединить свои силы с русскими. Англия возбудила Порту к войне единственно в надежде, что воюющие державы будут искать ее посредничества для примирения, и что этим уничтожится наше влияние в Константинополе и Петербурге. Намерения Пруссии были менее известны. В предыдущем году она лишилась гениального монарха, давшего ей и силу, и славу. Его племянник Фридрих-Вильгельм не успел еще показать — сумеет ли он достойно поддержать тяжелую ношу, имя и наследие великого человека. Можно было видеть только то, что влияние советов лондонского кабинета брало верх в уме его над всеми прочими. Министры его получили приказание действовать согласно с английскими. Поэтому они тоже стремились подорвать в Константинополе наши старания о мире и отрекались от своих действий в Петербурге. Барон Келлер