Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - [75]
Петербургскому кабинету особенно нужно было узнать, станем мы за или против него, или останемся в нейтралитете. Желали нашего союза, но не рассчитывали на него, зная ваши старинные связи с Портою. Разочарование насчет нас еще не наступало: память об успехах в Америке придавала еще вес нашему могуществу. Но неопределенность наших действий указывала на слабость их. Инструкции мои не давали мне возможности ни внушить страх русским министрам, ни обнадеживать их. Мы даже, не объявили нейтралитета, хотя, конечно, он был необходим, если мы хотим удержать за собою право на посредничество, сохранить ваше влияние и отвратить сближение Англии с Россиею. Находясь в таком ложном положении, я принужден был действовать крайне осторожно и не высказываться решительно. Моя деятельность ограничивалась исполнением, приказания следить за поступками императрицы и влиянием, которое производили на ее политику смелые действия Пруссии, и Англии, умеренность императора, вовлеченного ж войну, против его желания, и наконец труднообъяснимая нерешительность нашего двора…
Я узнал, что англичане просили русское правительство поддержать штатгальтера в Голландии и за это предлагали свое посредничество, чтобы принудить турок к миру, будто бы нарушенному, по их забавным уверениям, нами. Императрица слишком недовольна была их интригами и потому не хотела принять эти предложения. Однако, они отчасти подействовали, потому что через несколько дней после того Безбородко и Морков упрекали меня за то, что я, еще будучи в Киеве, поощрял вооружения турок. «Вот откуда, — говорила они, — начались затруднения, которые, раздражая умы, содействовали разрыву».
«Эти вооружения, — отвечал я, — были чисто оборонительные и возбуждены были приготовлениями с вашей стороны. Если уж нужно обращаться к прошлому, то гораздо естественнее приписать враждебность Турции страху от собрания ваших военных сил на Черном море, от торжественного путешествия императрицы, от энергических выражений Булгакова и той надписи, которую нам показывали в Херсоне: Здесь путь в Византию. И я не понимаю одного, — прибавил я, — каким образом советы Англии и Пруссии в столь короткое время могли так внезапно взволновать Порту и превратить ее страх в смелость».
Скоро узнал я через министров и через депеши Герберта подробности этой неожиданной перемены. Султан был прежде расположен к миру, он хотел заняться делами, присутствовал в совете и тормозил ход переговоров. Вдруг великий визирь пробуждает в нем две страсти, непреодолимые для турка: фанатизм, отуманивающий ум, и страх, вовлекающий в погибель. Августа 13, собравши большой совет или мушаверт, султан предписывает членам его хранить тайну и неосторожным угрожает карою. В следствие совещания, в котором рассудок заглушен был гордостью, яростью и невежеством, Булгаков приглашается на конференцию.
Интернунция встревожило это неожиданное приглашение; он спросил о поводе к тому. Ему отвечали, что это до него не касается. «Не забудьте, — сказал Герберт, — что Булгаков представитель союзницы императора, и что интересы обоих монархов одинаковы». «Олсун (пусть так), — отвечал мусульманский чиновник с презрением; — только сам великий визирь может объяснить свои намерения». Тогда интернунций обратился прямо в великому визирю Юссуф-паше и поехал к нему. Но его не приняли и послали к рейсс-еффендию. Шуазель действовал согласно с интернунцием. Они написали в решительных выражениях рейсс-еффендию, который не удостоил их ответом, и им оставалось только протестовать против этих поступков, заявив о том, к каким дурным последствиям они могли повести.
Булгаков один отправился на аудиенцию. Великий визирь, после сильных упреков, предложил ему немедленно согласиться на возвращение Крыма. Для написания ответа ему даже не дали съездить домой, а отвели только в особую комнату. Русский министр, по долгу своему отказавшись исполнить такое несбыточное предложение, хотел удалиться. Но великий визирь напомнил ему, что прошлою зимою он грозил Турции вторжением 60 000 войска, собранного Потемкиным, и объявил, что теперь все трактаты уничтожены, и что султан решился посадить его в Семибашенный замок с лицами его свиты, по его назначению. Булгаков избрал секретаря, трех драгоманов и двух слуг. Остальная свита возвратилась в Перу. Порта назначила пленному министру содержание, офицера для услуг ему, позволила ему взять свои мебели и пожитки и построила ему изящный киоск, чтобы он мог пользоваться воздухом.
Напрасно Шуазель и Герберт вновь протестовали против этого нарушения народного права. Их хлопоты, настояния и угрозы были бесполезны. Булгакова повезли в тюрьму на богато убранном коне, в сопровождении многочисленного отряда солдат.
