Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - [76]

Вскоре после этого удавили в Родосе старого крымского хана Сагим-Гирея в наказание за его потворство России. Между тем в Константинополе держали брата его Арслана; он был каким-то призраком хана, и, покровительствуя ему, хотели поддержать надежды и храбрость татар.

Турки, не слушая советов нашего посланника, сделали все, что только могло послужить к их осуждению. Их манифест был бессмыслен; вместо того, чтобы выставить основательные опасения, они выставили поводом к войне небывалые предложения со стороны России об уступке ей Тавриды и Бессарабии. Но первая была уже давно укреплена за нею трактатами, а о второй никогда не было речи. Наконец диван, чтобы напасть на Россию еще решительнее, после заключения Булгакова, велел турецкому флоту в лимане захватить русский фрегат Скорый. Этот фрегат, подкрепляемый бригом, отбился от турок, прошел мимо флота, сам нанес вред нескольким турецким судам в, невредимый, вошел в севастопольский порт.

С одной стороны, сбор множества войск, сформированных Россией в течении восьми месяцев, с другой, сила турецкого фанатизма предвещали скорую борьбу и быстрый ход дела. Но случилось не так. Турки потеряли много времени в сборах войск, рассеянных по Малой Азии, а чудак князь Потемкин также медлил идти на них, как спешил их раздражить. Сорок тысяч было послано против закубанских татар и горских народов. Тридцать тысяч защищали Крым. Сорок тысяч расположено было на пространстве от Херсона до Буга. Князь главнокомандующий назначил главною квартирою своею Елисаветград; он дождался резервов, ему назначенных. Наконец Румянцев собрал близ Киева 70 000 человек войска. К удивлению моему, я услышал от императрицы, что во всю зиму армия будет в оборонительном положении по случаю выступления 380 000 турок к Бессарабии.

Великий визирь уже утвердился в Адрианополе. Порта поручила Мансуру призывать к оружию все татарские орды. В таких обстоятельствах Румянцев в Потемкин, забыв свои несогласия, помирились. Князь сделал первый шаг, написал фельдмаршалу, что, как ученик его, просит его советов и приказаний. Императрица обнародовала свой манифест. Он был написан благородно и умеренно; глупость турок сделала составление его очень легким.

Императрица с нетерпением ожидала известий о намерениях Франции. Наконец второго октября приехал из Версаля курьер: он думал найти меня уже в Вене и привез мне приказание возвратиться в Петербург. Можно себе представить, как я был рад, что не уехал и таким образом предугадал мысль моего правительства. Эта поспешность нашего министерства произвела на русский кабинет неожиданное действие. Поверили тому, на что надеялись, а надеялись, что мы станем против турок, которые, пренебрегли нашими советами и послушались Англии. Но, к сожалению, дело было не таково: наше правительство оставалось в нерешимости и предписывало мне молчание, которое должно было иметь вид благоразумия, но на самом деле происходило от слабости. На вопросы я отвечал, что так как курьер выехал в то время, когда король только что узнал о заключении Булгакова, то и Монморен успел послать мне только одно повеление, предписывавшее мне сообщить министрам императрицы, что король был поражен при известии об этом странном поступке и тотчас же послал Шуазелю приказание выхлопотать свободу Булгакову.

Столь холодное сообщение удивило императрицу. Она однако надеялась еще, что козни Англии и Пруссии в Турции, в Голландии и даже в России, с целью уничтожить наше влияние, надоедят нам и побудят нас заключить союз для сопротивления грозной стачке, против нас направленной.

Но так как нельзя же долго говорить с людьми, которые решились молчать, то русские министры перестали вынуждать меня к объяснениям. Поэтому, в течении некоторого времени, я заботился только о том, чтобы поддержать благоволение ко мне императрицы. Чаще, нежели когда нибудь, я был в ее обществе. Она часто приглашала меня к обеду и почти ежедневно дозволяла присутствовать на эрмитажных спектаклях.

Вид этого эрмитажа не совсем соответствовал его названию, потому что при входе в него глаза поражались огромностью его зал и галерей, богатством обстановки, множеством картин великих мастеров и приятным зимним садом, где зелень, цветы и пение птиц, казалось, перенесли итальянскую весну на снежный север. Избранная библиотека доказывала, что пустынник этих мест предпочитает свет философии монашеским испытаниям. Там был и курс истории почти что в лицах, — полнейшее собрание медалей всех народов и веков. В конце дворца находилась красивая театральная зала, в малом виде устроенная на подобие древнего театра в Виченце. Она была полукруглая, без лож, с лестницею скамеек, расположенных амфитеатром.

Два раза в месяц императрица приглашала к спектаклю дипломатический корпус и особ, имевших вход ко двору. В другие дни число зрителей не превышало двенадцати. Обыкновенно тут бывали великий князь с супругою, флигель-адъютант Мамонов, обер-шталмейстер, обер-камергер, граф Строганов, вице-канцлер граф Безбородко, князь Потемкин, его племянница графиня Скавронская, девица Протасова, посланник граф Кобенцель, де-Линь и я. Фитц-Герберт был тогда в отсутствии. Для моих политических отношений это было выгодно, потому что в тогдашних обстоятельствах он был бы мне противником опасным по своему уму, ловкости и расположению, которое снискал у императрицы. Однако я жалел, что его не было, потому что искренно и нежно полюбил его.