Западноевропейская поэзия XX века - [29]

Его искусная длань нанесла

Просторы, выжженные дотла,

И небо, серое, как зола…

Погасшая земля, где ни воды,

Ни трав и ни намека на селенье,

Где не на чем присесть и нет еды,

И все же в этом сонном запустенье

Виднелись люди, смутные, как тени,

Строй бесконечных башмаков и глаз,

Пустых, пока не прозвучал приказ.

Безликий голос — свыше — утверждал,

Что цель была оправданно законной,

Он цифры приводил и убеждал,

Жужжа над ухом мухой монотонной, —

Взбивая пыль, колонна за колонной

Пошла вперед, пьянея от тирад,

Чья логика была дорогой в ад.

Она глядит, как он ладит щит,

Надеясь узреть священный обряд,

Пиршество и приношение жертв, —

Нежных, увитых цветами телят, —

Но на слепящий глаза металл

Длань его не алтарь нанесла:

В отсветах горна видит она

Другие сцены, иные дела…

Колючей проволокой обнесен

Какой-то плац, где зубоскалят судьи,

Стоит жара, потеет гарнизон,

Встав поудобнее, со всех сторон

На плац досужие глазеют люди,

А там у трех столбов стоят, бледны,

Три узника — они обречены.

То, чем разумен мир и чем велик,

В чужих руках отныне находилось,

Не ждало помощи в последний миг

И не надеялось на божью милость,

Но то, с каким усердием глумилась

Толпа над унижением троих, —

Еще до смерти умертвило их.

Она глядит, как он ладит щит,

Надеясь атлетов узреть на нем,

Гибких плясуний и плясунов,

Кружащихся перед священным огнем, —

Но на слепящий глаза металл

Легким мановеньем руки

Он не пляшущих поместил,

А поле, где пляшут лишь сорняки…

Оборвыш камнем запустил в птенца

И двинул дальше… То, что в мире этом

Насилуют и могут два юнца

Прирезать старца, — не было секретом

Для сорванца, кому грозил кастетом

Мир, где обещанному грош цена

И помощь тем, кто немощен, смешна.

Тонкогубый умелец Гефест[37]

Вынес из кузни Ахиллов щит.

Фетида[38], прекрасногрудая мать,

Руки к небу воздев, скорбит,

Увидев, что оружейник Гефест

Выковал сыну ее для войны:

Многих сразит жестокий Ахилл,

Но дни его уже сочтены.

СЛОВА Перевод Э. Шустера

Из фразы совершенный мир творится,

Где непреложность слова есть закон;

Мы верим в то, что кем-то говорится:

Для лживых слов не создано имен.

Да, синтаксисом не поверишь лица;

Нельзя из фразы сделать только фон,

Поэтому для нас и небылица —

Не просто в ухе неотвязный звон.

И странно ли, что даже факты мнимы,

Когда хватает нам словесных грез;

Не плетью ли глагола мы гонимы,

Когда нам ритм такой восторг принес?

Так Рыцарю достанет пантомимы

Взамен ответа на его вопрос.

ДЖОРДЖ БАРКЕР

Джордж Баркер (род. в 1913 г.). — Родился в Лоутоне (Узссекс). Окончил политехническое училище. Литературное образование получил самоучкой. Преподавал историю английской литературы в университете. Некоторое время жил в Японии и США.

Джордж Баркер пишет стихи на предельном накале эмоций, отметающем даже мысль об образной и ритмической упорядоченности стиха; при этом, как бы борясь с самим собой, поэт иногда обращается к строгой форме сонета. Опираясь отчасти на опыт Д. Баркера, поэта раскованных чувств, поэтическая группа «Неклейменые» выступила в 50-е годы с тезисом о том, что личность поэта, его переживания имеют первичное значение для творчества.

Среди поэтических сборников Баркера — «Стихи» (1935), «Плач и триумф» (1940), «Сны в летнюю ночь» (1966), «Золотые цепи» (1968). Его ведущие темы — любовь, страдание, призвание человека и поэта.

На русском языке стихи Д. Баркера печатаются впервые.

ОТЦУ ДЖЕРАРДУ МЭНЛИ XОПКИНСУ [39] , С. ДЖ Перевод А. Ларина

Крыльями в небе лепя огневые глаголы

В чаше молчания, бредя кровавым грядущим,

Перья закатные вечно роняет он долу

И красоту помещает в покойном и жгущем,

Звучном дыхании слова — как птица простершем

Когти над миром, его до утробы пекущим,

Чудо вступает в стихи оглушительным маршем,

Овладевая скопцом-стихотворцем летящим.

Отче отчаянных — этих, кто множит воочию

Славу глагола, взываю от имени клана,

Что унаследовал разве что долю величия:

О новобранец, взгляни из небесного стана

И укажи, кто тобою, счастливец, избран

Евангелистом высокого косноязычия.

МОЕЙ МАТЕРИ Перевод А. Ибрагимова

Всех ближе, всех дороже — и всех дальше,

Она сидела, чуть навеселе,

И хохотала — горная вершина

В гудении сейсмических толчков.

В ней не было ни капли зла и фальши.

Могучим обаянием Рабле

Она влекла сердца неудержимо,

Как звуки марша — уличных щенков.

Над головой ее — бомбардировщик,

Но ей как будто и не слышен рев —

Застыла, над столом нависнув круто.

Опять, свои сомненья поборовши,

Я верю: сбросив траурный покров,

Она войдет в сияющее утро.

ЛЕТНЯЯ ИДИЛЛИЯ Перевод И. Озеровой

К исходу лета на сносях земля

От тяжести склоняет ветви книзу,

Скрыв глубоко живую сладость соков,

Она цветы выносит напоказ и золото,

Усердно маскируя свой тайный сговор…

Под покровом соков

Покоится холодная зима,

Покоится, произрастая, голод,

Вмороженный в початки кукурузы.

Под щедрым изобильем — обнищанье,

И бедность, как богатство, клонит книзу

Тугие ветви, и нужда — зерно.

Их облачи в великолепье лета и вкось

Проникни в кость, иль во владеньях

Весны ты ими овладей; под грудью

Пространство пустоты, как пустоцвет, как призрак

Порочного цветка — размах нужды, ее давленье

На зеницы духа, на существо

Бездеятельных тел, давленье

На их передвиженье и на осуществление любви,