Западноевропейская поэзия XX века - [27]

С надземным запахом тмина, с подземной системой

Пещер и потоков; прислушайся, как повсюду

Кудахчут ручьи — и каждый свое озерко

Наполняет для рыб и свой овраг прорезает

На радость ящеркам и мотылькам; вглядись

В страну небольших расстояний и четких примет:

Ведь это же Мать-Земля — да и где еще может

Ее непослушный сын под солнцем на камне

Разлечься и знать, что его за грехи не разлюбят,

Ибо в этих грехах — половина его обаянья?

От крошащейся кромки до церковки на вершине,

От стоячей лужи до шумного водопада,

От голой поляны до чинного виноградника —

Один простодушный шаг, он по силам ребенку,

Который ласкается, кается или буянит,

Чтоб обратить на себя внимание старших.

Теперь взгляни на парней — как по двое, по трое

Они направляются в горы, порой рука об руку,

Но никогда, слава богу, не по-солдатски в ногу;

Как в полдень в тени на площади яростно спорят,

Хотя ничего неожиданного друг другу

Не могут сказать — как не могут себе представить

Божество, чей гнев упирается в принцип

И не смягчается ловкою поговоркой

Или доброй балладой: они привыкли считать,

Что камень податлив, и не шарахались в страхе

Перед вулканом, чью злобу не укротишь;

Счастливые уроженцы долин, где до цели

Легко дотянуться или дойти пешком,

Никогда они не видали бескрайней пустыни

Сквозь сетку самума и никогда не встречали

Ядовитых растений и насекомых в джунглях —

Да и что у нас может быть общего с этой жутью!

Другое дело сбившийся с толку парень,

Который сбывает фальшивые бриллианты,

Стал сутенером или пропил прекрасный тенор —

Такое может случиться с каждым из нас,

Кроме самых лучших и худших…

            Не от того ли

Лучших и худших влечет неумеренный климат,

Где красота не лежит на поверхности, свет сокровенней,

А смысл жизни серьезней, чем пьяный пикник.

«Придите! — кричит гранит. — Как уклончив ваш юмор,

Как редок ваш поцелуй и как непременна гибель!»

(Кандидаты в святые тихонько уходят.) «Придите! —

Мурлыкают глина и галька. — На наших равнинах

Простор для армий, а реки ждут обузданья,

И рабы возведут вам величественные гробницы;

Податливо человечество, как податлива почва,

И планета и люди нуждаются в переустройстве».

(Кандидаты в Цезари громко хлопают дверью.)

Но самых отчаянных увлекал за собою

Древний холодный свободный зов океана:

«Я — одиночество, и ничего не требую

И ничего не сулю вам, кроме свободы;

Нет любви, есть только вражда и грусть».

Голоса говорили правду, мой милый, правду;

Этот край только кажется нашим прекрасным домом,

И покой его — не затишье Истории в точке,

Где все разрешилось однажды и навсегда.

Он — глухая провинция, связанная тоннелем

С большим деловитым миром и робко прелестная —

И это всё? Не совсем: каков бы он ни был,

Он соблюдает свой долг перед внешним миром,

Под сомнение ставя права Великих Столиц

И личную славу. Поэт, хвалимый за честность,

Ибо привык называть солнце солнцем,

А ум свой Загадкой, здесь в своей тарелке:

Массивные статуи не принимают его

Антимифологпческий миф; озорные мальчишки

Под черепичными переходами замка

Осаждают ученого сотней житейских вопросов

И соображений и этим корят за пристрастье

К отвлеченным аспектам Природы; я тоже слыхал

Такие упреки — за что и сколько, ты знаешь.

Не терять ни минуты, не отставать от ближних,

И ни в коем случае не походить на животных,

Которые лишь повторяют себя, ни на камень

И воду, о которых заранее все известно —

Вот суть Англиканской Обедни; она утешает

Музыкой (музыку можно слушать где хочешь),

Но нет в ней пищи для зренья и обонянья.

Если мы видим в смерти конечную данность,

Значит, мы молимся так, как надо; но если

Грехи отпустятся и мертвецы восстанут,

То преображение праха в живую радость

Невинных атлетов и многоруких фонтанов

Заставляет подумать подальше: блаженным будет

Безразлично, с какой колокольни на них посмотрят,

Ибо им утаивать нечего. Мой дорогой,

Не мне рассуждать, кто прав и что будет потом.

Но когда я пытаюсь представить любовь без изъяна

Или жизнь после смерти, я слышу одно струенье

Подземных потоков и вижу один известняк.

В МУЗЕЕ ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ Перевод П. Грушко

На страданья у них был наметанный глаз.

Старые мастера! Как учтиво они замечали,

Где у человека болит, как это отзывается в нас,

Когда кто-то ест, отворяет окно или бродит в печали,

Как рядом со старцами, которые почтительно ждут

Божественного рождения, всегда есть дети,

Которые ничего не ждут, а строгают коньками пруд

У самой опушки, —

            художники эти

Знали — страшные муки идут своим чередом

В каком-нибудь закоулке, а рядом

Собаки ведут свою собачью жизнь, повсюду содом,

А лошадь истязателя спокойно трется о дерево задом.

В «Икаре» Брейгеля[31], в гибельный миг,

Все равнодушны, пахарь — словно незрячий:

Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,

Но для него это не было смертельною неудачей, —

Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоно

Воды, а легкий корабль, с которого не могли

Не видеть, как мальчик падает с небосклона,

Был занят плаваньем, все дальше уплывал от земли.

РОМАНИСТ Перевод Э. Шустера

Затянутых в талант, как в вицмундиры,

Поэтов по ранжиру ставим мы;

Одни корпят, заброшенны и сиры,

Другие вдруг напьются сулемы,

А третьи мчат, как лихачи-гусары.

Ну а тебе бороться предстоит