В истории советской поэзии переводческое творчество Маршака занимает особое место. Признанный классик детской литературы, выдающийся лирик, драматург, автор широко известных сатирических стихотворений и эпиграмм, он, возможно, более властно и убедительно, чем кто-либо другой из современных поэтов, узаконил художественный перевод в правах самостоятельного литературного жанра, а работу переводчика приравнял к оригинальному поэтическому труду.
Тем, кто следил за развитием нашего литературного процесса, наверно, еще памятны ожесточенные споры о праве переводчиков именоваться писателями.
Именно в разгар этих споров Маршак озабоченно писал К. И. Чуковскому о воинствующих невеждах, упорно не понимающих, что перевод — это «искусство, и очень трудное, и сложное искусство».
«Сколько стихотворцев, — писал Самуил Яковлевич, — праздных и ленивых, едва владеющих стихом и словом, носят звание поэта, а мастеров и подвижников перевода считают недостойными состоять в Союзе писателей. А я на своем личном опыте вижу, что из всех жанров, в которых я работаю, перевод стихов, пожалуй, самый трудный…»[1]
На протяжении долгих лет Маршак неутомимо осуществлял службу связи (термин, которым он обозначал художественный перевод), сближая между собой времена и народы и обогащая отечественную культуру величайшими духовными ценностями.
Продолжатель лучших переводческих традиций русской поэзии, он создал свою систему воспитания словом[2], свою школу, которую прошли и в которой выросли многие мастера перевода.
Для учеников Маршака его школа начиналась с того, что он отучивал от бездумности, от легкомыслия и тугодумства, от небрежности и «чистописания».
«У стихотворения должны быть отец и мать: автор и переводчик…»
«Переводя, смотрите не только в текст подлинника, но и в окно…»
В этих замечаниях, как бы невзначай оброненных учителем, содержалась важная программа, скорее этическая, чем эстетическая.
«Отец и мать…» — следовательно, ты, переводчик, наравне с первоначальным создателем несешь ответственность за судьбу стихотворения, за то, каким оно из-под твоего пера выйдет в жизнь, а «дурной перевод — это клевета на автора…»[3]
«Смотреть не только в подлинник, но и в окно…» — значит, переводя чужие стихи, ты не смеешь оставаться бесстрастным читателем подлинника, а обязан включить свои собственные эмоции, свое собственное восприятие жизни и отношение к ней, опираться на свой собственный опыт, иными словами, должен обладать мировоззрением, без которого никакой литературный труд, в том числе и переводческий, невозможен.
«Чтобы по-настоящему, — писал Маршак, — не одной только головой, но и сердцем понять мир чувств Шекспира, Гёте и Данте, надо найти нечто соответствующее в своем опыте чувств»[4].
Наличие мировоззрения Маршак считал первостепенным достоинством переводчика и поэтому так высоко ценил, скажем, Курочкина, который в переводах из Беранже выступал пламенным «шестидесятником», или Михайлова, для которого переводы из Гейне были средством пропаганды революционных идей.
Эмоциональная немощь, равнодушие, безыдейность слыли в школе Маршака самыми тяжкими пороками. В равной мере презирая невежество и безжизненную ученость, Маршак выше всего ставил сочетание непосредственности таланта с культурой, первородной, «земной» силы — с энциклопедической образованностью.
Реалистический метод перевода складывался в школе Маршака из глубокого понимания жизни и реалистического отношения к ней, из постижения мировой культуры и беспрекословной верности нравственным и литературным нормам великой русской словесности.
Естественно, что и в школе Маршака не раз возникала извечная проблема точности перевода, то есть вопрос о том, как смотреть не только в «окно», но и в подлинник — вопрос, на который он дал вполне ясный ответ:
«Точность получается не в результате слепого, механического воспроизведения оригинала. Поэтическая точность дается только смелому воображению, основанному на глубоком и пристрастном знании предмета»[5].
К этому необходимо добавить, что сам он неизменно демонстрировал это «пристрастное знание» в своих отточенных и многократно сверенных с подлинником переводческих шедеврах, где его собственный голос так органически слился с голосами переведенных им авторов благодаря не только художественному, но и научному проникновению в смысловую и языковую ткань оригинального текста. Переводчик великих поэтов, он был одним из самых блестящих знатоков их творчества, их времени, литературы их стран и народов.
Вообще тот размах, который приняло у нас научное, филологически достоверное издание переводной художественной литературы, без непосредственного и горячего участия С. Я. Маршака, работавшего рука об руку с виднейшими учеными-филологами (академик С. Ф. Ольденбург, академик В. М. Жирмунский, проф. М. М. Морозов и др.), был бы просто немыслим. Хотелось бы напомнить о той роли, которую он сыграл в возрождении горьковской «Библиотеки всемирной литературы», в создании библиотеки «Сокровища лирической поэзии», одним из основателей и первым редактором которой он являлся.