В книге «Тень деревьев» впервые собраны стихотворные переводы Ильи Эренбурга. Илья Эренбург был романистом, газетчиком, теоретиком искусства, драматургом. Но кроме того и, быть может, прежде всего он был поэтом и переводчиком поэзии. Шесть без малого десятилетий творческого труда Ильи Эренбурга изобилуют вспышками поэтической активности. Еще юношей, перед первой мировой войной, Илья Эренбург переводит своих друзей — парижских поэтов, столь же молодых, голодных и безвестных, как и он сам. Аполлинера, Жакоба, Сальмона, Жамма русский поэт открывает задолго до того, как их открыли французские критики, французские читатели. Тогда же в поисках корней новой французской поэзии Илья Эренбург открывает для себя солдатскую и крестьянскую песни французского средневековья, открывает величайшего из его поэтов Франсуа Вийона.
Пятьдесят лет спустя, на склоне лет, Илья Эренбург заново перечитывает французский фольклор и того же Вийона и заново переписывает свои переводы.
Советская школа поэтического перевода — важная и блистательная страница советской культуры. Всемирная отзывчивость, которой еще Достоевский восхищался у Пушкина, в соединении с интернационализмом нашей эпохи привели к явлению, не имеющему себе подобных ни в одной из великих поэзий мира.
Многие крупные советские поэты были одновременно крупнейшими переводчиками. Поэтический перевод, который во Франции или в Италии до сих пор зачастую является уделом усердных профессоров или же честных ремесленников, у нас стал делом лучших поэтов страны. Каждый из них пришел в перевод своим путем, каждый выбирал свое, близкое. Однако все вместе они решили задачу несравненной трудности — заставили заговорить по-русски лучших поэтов мира.
У Ильи Эренбурга был свой, особенный путь к поэтическому переводу, не похожий на те, которые проторили Мартынов или Исаковский, Пастернак или Заболоцкий, Тихонов или Маршак.
Попробуем разобраться в особенностях этого пути, определить место, какое занимает Илья Эренбург в советской школе поэтического перевода.
Прежде всего бросается в глаза строгая избирательность поэта, которую лучше всего назвать однолюбием.
Илья Эренбург никогда не разбрасывался: два языка — французский и испанский, две поэзии, две культуры, два народа.
Переводы с иных языков, которые порой, хотя и весьма редко, приходилось исполнять Илье Эренбургу в порядке боевой газетной работы, никогда не перепечатывались. Более того, никогда не вспоминались. Однако эта узость кажущаяся. У нее, у этой «узости», были свои сильные стороны. Илья Эренбург переводил с языков, которые он знал в совершенстве, переводил книжки поэтов, которых он знал лично или чьи стихи пережил, прочувствовал. Он пропагандировал культуру народов, в жизни и освободительной борьбе которых принимал непосредственное участие.
Сначала о языке и связанном с ним вопросе о переводе с подстрочника. Илья Эренбург не мог отрицать закономерность и неизбежность такого перевода. Венгерская поэзия, переданная Мартыновым или Заболоцким, или грузинская поэзия, воссозданная Тихоновым или Пастернаком, были слишком весомыми доводами в пользу подстрочника. Илья Эренбург эти доводы не оспаривал. Однако для самого себя он считал подстрочник неприменимым, невозможным. Французский язык, усвоенный им еще с детства в семье и в гимназии, а затем укрепленный долгими годами жизни и работы во Франции, французский язык всех ее департаментов, французский язык с его многовековой историей, с его наречиями, диалектами, арго и акцентами стал вторым родным языком поэта.
А испанский язык? Его он доучил на слух в окопах республиканцев.
Эти два языка Илья Эренбург знал, как только можно знать язык. С этих языков он и переводил. Всякий раз, когда заходила речь о подстрочнике, на губах Ильи Эренбурга начинала блуждать усмешка — несправедливая, но определенная.
Илье Эренбургу мало было понять и прочувствовать текст. Он должен был знать о поэте все. Более того, он должен был знать все о культуре и о народе, породивших поэта. Поэтому рядом с немногими сотнями строк переводов из Вийона возникает серия исследований о Вийоне. Рядом с дюжиной переведенных народных песен — известная книга о французской культуре, рядом с переводами Неруды и Гильена — исследования о Неруде и Гильене.
Переводы Ильи Эренбурга можно оценить, только учитывая его роман о Франции «Падение Парижа», его повесть об Испании «Что человеку надо?», тысячи его газетных корреспонденций из Франции и Испании, его дружбу с Пикассо и пропаганду им живописи Пикассо, наконец, его прямое участие в освободительной борьбе испанского и французского народов.
Вторая особенность пути Ильи Эренбурга к переводу связана с вопросом о заказе. Отрицать роль заказа для поэтов-переводчиков так же неверно, как отрицать роль подстрочника. В любом литературном хозяйстве, а тем более в плановом советском литературном хозяйстве, заказы необходимы. Достаточно вспомнить, что «Витязь в тигровой шкуре» был заказан Заболоцкому, что поэмы Словацкого и Мицкевича были заказаны Мартынову, чтобы снять всякие разговоры о неправомерности заказов. Однако у Маршака, к примеру, наряду с заказанными переводами была и своя заветная мечта — сделать книгу английского поэта Вильяма Блейка, которого он переводил всю жизнь и стал печатать только в старости.