Западноевропейская поэзия XX века - [12]

тихо заснет он, — а утром уйду я до свету,

деньги в конверте оставлю ему на виду…

Похолодало — наверное, завтра пойду.

ПОСЛЕДНЕЕ УСИЛИЕ Перевод Е. Витковского

В лепрозории даже зимой не топили печей.

Сторожа воровали дрова на глазах у врачей.

Повар пойло протухшее в миски больным наливал,

а они на соломе в бараках лежали вповал.

Прокаженные тщетно скребли подсыхающий гной,

на врачей не надеясь, которым — что пень, что больной.

Десять самых отчаянных ночью сломали барак,

и, пожитки собрав, умотались в болота, во мрак.

Тряпки гнойные сбросили где-то, вздохнули легко.

Стали в город крестьяне бояться возить молоко,

хлеб и пшенную кашу для них оставляли в лесу

и, под вечер бредя, наготове держали косу.

Поздней осенью, ночью, жандармы загнали в овраг

обреченных, рискнувших пойти на отчаянный шаг.

Так стояли, дрожа и друг к другу прижавшись спиной,

только десять — одни перед целой враждебной страной.

ЛЮБЛИНСКАЯ ПЕЧЬ [6] Перевод Г. Ратгауза

На пустоши топится жуткая печь,

Поблизости — город Люблин.

Людей, чтобы жаркое пламя разжечь,

Грузили в вагон для скотин.

И тысячи граждан из каждой страны

Отравлены газом, живьем сожжены

В печи твоей алой, Люблин.

Под свастикой, в мраке могильных крестов

Три года томился Люблин.

Палач не спешил хоронить мертвецов,

Он гнал вереницы машин;

Под пломбами грузы машина везла,

В мешках опечатаны кость и зола.

Так нивы удобрил Люблин.

И вот пятилучье победной звезды

Весною увидел Люблин.

Но копоти черной не смыты следы

От Карпат до французских долин,

И пламенный, чадный пылает позор,

Пока не зальет своей кровью топор

Последний палач твой, Люблин!

ВИЛЬГЕЛЬМ САБО

Вильгельм Сабо (род. в 1901 г.). — Детство провел в семье крестьянина, у приемных родителей. Учился в Вене. С 1921 г. был учителем в деревнях и маленьких городках. В 1938 г. оккупационные власти запретили ему заниматься преподаванием, и до 1945 г. он находился па положении «свободного писателя» (хотя почти не печатался). С 1945 г. — директор школы в Нижней Австрии. Первый сборник стихотворений, «Во тьме деревень», выпустил в 1933 г. Известен также как переводчик (переводил, в частности, Сергея Есенина).

На русском языке публикуется впервые.

САРАНЧА В 1338 ГОДУ [7] Перевод В. Топорова

Восток мутился к вечеру, и нечисть,

В летучие полки вочеловечясь,

Над полем яростно клубилась —

Чума и язва моровая, —

Клубилась, небо закрывая,

Пока на хлеб не опустилась.

В восьмом часу и, может быть, в девятом

Был урожай еще богатым —

Но гадины голодные сновали,

Во ржи и в клевере сидели,

Перелетали дальше и гремели

Крылами, словно крышками роялей.

А в деревнях до неба голосили,

Не в силах избежать насилья,

И жгли костры на ближнем взгорье,

И шли на ощупь, как в густом тумане,

Шепча молитвы, причитанья

И просто — причитая в горе.

А саранча вгрызалась, и казалось,

Она в сердца мужицкие вгрызалась,

Вгрызалась дружно, челюсть в челюсть,

И на колосьях восседала чинно,

И было небо так невинно

Над хрустом, было пусто, просто прелесть.

И саранча снялась с хлебов с зарею,

Нажравшись, но блистая худобою,

Черна, неутомима, ненасытна —

Вперед на запад было поле,

Еще не онемевшее от боли, —

На запад было небо беззащитно.

ГУГО ГУППЕРТ

Гуго Гупперт (род. в 1902 г.). — Поэт, переводчик и публицист. Член Коммунистической партии Австрии. Учился в Вене и Париже, в 20-х годах принимал активное участие в рабочем движении. Подвергался полицейским преследованиям. В 1928 г. уехал в СССР, где жил вплоть до 1956 г. В СССР в 1940 г. выпустил первый сборник стихотворений. С конца 20-х годов много и плодотворно работает над переводами произведений русской и советской поэзии — ему принадлежит перевод пятитомного Собрания сочинений В. Маяковского, переводы из Пушкина, а также «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели, за который в 1972 г. Гупперт удостоен Горьковской премии.

На русский язык переводится с середины 30-х годов.

БРИГАДА ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ЯНВАРЯ (Кузбасская баллада) Перевод М. Ваксмахера

Вечером в бараке бригадир сказал,

Прижавшись к печке спиной:

«Завтра — день памяти Ленина,

Завтра у нас выходной».

Ночь была черна, как базальт.

Тверд мороз, как гранит.

А в бараке — сало и чай,

Лопаты и динамит.

Люди бурили, долбили, скребли,

Проклятый грунт был острей стекла.

Тоскуя по снегу, стыла земля.

Работа была, как грунт, тяжела.

Завтра — памяти Ленина день.

Передышка завтра, привал.

«Эй, бригадир, расскажи-ка нам,

Что ты в тот год повидал».

«Нас, красноармейцев, из Петрограда

Прислали в Москву, в почетный караул.

Выходим ночью из вагона — видим:

Мороз-то уже к сорока шагнул.

Дома на улицах заиндевели,

Словно изъедены ржавчиной седой…

А еще страшней, чем мороз, чем ветер,

Великая скорбь над Москвой…

Мне не забыть детей постаревших,

Взрослых, что плачут по-детски, навзрыд.

Улицы стонут, стонут площади,

Камень слезой застывшей облит.

Гроб Ильича Москва обнимает,

Кострами греет, как мать нежна.

Как сегодня, вижу: идут и идут

Народы и племена.

Скорбное солнце в морозной дымке

Кажется не солнцем — луной.

Руки жжет горячей огня

Винтовки металл ледяной.

Поплыл над домами плач сирен.

Паровозы — в клубах дыма и пара.

Ударили пушки. Люди несли

Ленина вокруг земного шара.

Весь мир на Красную площадь пришел,

С вождем прощался народ.