Заметки из хижины "Великое в малом" - [38]

Главный философский смысл рассказов Цзи Юня — этический (и в этом они совпадают с материалами, публиковавшимися в английских просветительских журналах); в то же время реализация концепции Цзи Юня может иметь и самостоятельное значение. Вполне возможны случаи, когда в произведении, в целом аполитичном или затрагивающем только моральные проблемы, встречаются отдельные моменты, имеющие острую политическую направленность. Для центральной концепции эти явления вторичны, менее значимы, однако с точки зрения читательского восприятия современников они играют большую роль. Поэтому если на одном уровне можно говорить о сходстве дидактических рассказов Цзи Юня с журналами Стиля и Аддисона как произведений в целом моралистических, а не политических, то на другом уровне мы можем противопоставлять Цзи Юня английским просветителям и сравнивать его рассказы с произведениями русских просветителей XVIII в., выступавших против пороков чиновников и подьячих, против жестокости помещиков и неправедных судей.

Говоря о гражданской смелости Цзи Юня, поднимавшего голос протеста против притеснений рабов и слуг, против произвола власть имущих и унижения человеческого достоинства, мы не можем забывать о том, что речь идет не о позиции политического писателя, занимающегося политической борьбой или политической пропагандой. Цзи Юнь — моралист, но определенная радикальность его взглядов сказалась в том, что свое доказательство действия закона, свое моральное назидание он проводит и в таких ситуациях, которые имеют и политическую остроту. «Закон» действует не только среди малых сих; если человек ведет себя неправильно, то «закон» покарает его, какой бы высокий пост он ни занимал; и наоборот, достоинство «маленького человека», занимающего низшее место на социальной лестнице, охраняется «законом» от посягательств сильных мира сего. И эта проблема тоже волнует Цзи Юня, поскольку социальное неравенство — одна из важнейших причин человеческих бедствий (хотя в то же время и только проявление «общих пороков»). Иначе говоря, Цзи Юнь ничего не имеет против чиновничества, он не считает, что правитель плох уже потому, что он правитель при данном общественном строе (как считает политический борец). Но свои моральные концепции Цзи Юнь проводит «невзирая на должности», и в этом смысле мы должны признать некоторый радикализм Цзи Юня в сравнении со Стилем и Аддисоном и отдать должное — вслед за Лу Синем — его мужеству.

И это естественно, ибо Цзи Юнь жил в стране деспотической, где всякое проявление независимости, собственной точки зрения могло быть воспринято как нонконформизм и соответственно осуждено официальной цензурой. Критика чиновника-взяточника и сочувствие к его жертвам по-разному воспринимаются, если чиновник воплощает в себе существующий режим и если он является частным лицом, которому могут быть присущи любые недостатки. В Англии взяточника критиковали как частное лицо. В Китае это частное лицо в сознании народа было представителем власти, и его личная испорченность могла быть воспринята как коррупция всего аппарата, как случай типический, репрезентативный. Именно здесь открывалась связь сатиры морализующей с сатирой политической. Этой связи не было в Англии, но в Китае она существовала в читательском восприятии. Вместе с тем такая эфемерная связь, существующая «сегодня.», глохнет, ослабевает с годами. Следующие поколения ее уже не различают. Это, видимо, было одной из причин того, что сатира Цзи Юня, с таким интересом читавшаяся при его жизни, в дальнейшем утрачивает свою популярность. Ее уже не воспринимали как острый, злободневный материал, ее заслонили другие литературные явления.

Тем не менее Цзи Юнь с его воспитательно-моралистическим пафосом был не только воспитателем нравов, но и критиком некоторых явлений социальной действительности, и в этом смысле его этический протест выражал общественное недовольство, критиковал реальные формы жизни современного ему общества.

Просвещение всегда включало в себя проблемы этики, воспитания, исправления нравов. Но разные его фракции по-разному освещали функцию этого исправления. Одни делали акцент на исправлении общественных учреждений, формирующих общественные нравы, коверкающих добрую от природы душу человека, другие же полагали, что, прежде чем изменить общественные учреждения, нужно готовить граждан для будущего строя. Последняя точка зрения характерна не только для английских просветителей типа Стиля и Аддисона, т. е. для раннего этапа победившей буржуазной революции, когда речь шла лишь о «доделках» нового общественного строя, о завершении и увенчании совершившегося переворота, но и для новой стадии немецкого Просвещения, в период веймарского классицизма, когда просветителей разочаровала Французская революция в ее террористической форме и когда Гёте и Шиллер проповедовали «эстетическое воспитание», т. е. моральное совершенствование людей до наступления революции.

В Китае во времена Цзи Юня революция не стояла непосредственно в порядке дня. Более того, общественное возбуждение второй половины XVII в. было подавлено. Но недовольство феодальным гнетом не было уничтожено, ибо не были устранены его причины. Суровая цензура могла загнать его в подполье, но люди ощущали феодальные формы жизни как гнет. Единственное, что могло быть раскритиковано, — это порочные чиновники — лихоимцы и угнетатели, порочные главы семейств — деспоты и эксплуататоры, порочные идеологи — начетчики и схоласты, за буквой утратившие здравое понимание классических текстов, и т. п. То, что все эти пороки неумолимо и обязательно порождались феодальной структурой общества, оставалось в тени как некий эмоциональный фон, усиливающий и актуализирующий «частные случаи». Этот тип критики выглядел как наведение порядка в признаваемом писателем мире, а не как критика самого этого мира. Но по существу это было частью общепросветительской антифеодальной критики всего «неразумного», «аморального», «противоестественного».