Заговорщики Гора - [5]

— Возможно, — согласилась я.

Конечно, я не рассказывала ей о том, напугавшем меня сне, что приснился мне спустя несколько недель после той памятной вечеринки. Мне снилось, что меня усыпили снотворным, а затем, полусонную, не способную сопротивляться, раздели в моей собственной кровати, в моей комнате в студенческом общежитии, и тщательно осмотрели. Один мужчина освещал меня странного вида фонарём, своего рода факелом без огня, а двое других крутили меня, поворачивая в то или иное положение, в общем, грубо, небрежно и со знанием дела обрабатывали и попутно делали обмеры. Так могли бы обрабатывать рабыню. Закончив с осмотром, мужчины уложили меня на спину и привязали мои руки и ноги к угловым стойкам в голове и в ногах кровати. Кажется, я пыталась бороться, бесполезно цепляясь за ускользающее сознание, пытаясь проснуться, но не могла. А тем временем мужчины стояли поблизости и негромко переговаривались. До меня доносились их низкие голоса и, хотя слов я разобрать не могла, но поняла, что они пришли к согласию. По крайней мере, они сделали какие-то пометки в неком устройстве. Я дико крутилась и извивалась, изо всех сил тянула и дёргала руками и ногами пытаясь вырвать их из шнуров, несколькими петлями закрепленных на моих запястьях и щиколотках. Но вскоре я обессилено откинулась на спину, окончательно осознав, что не смогу освободиться самостоятельно. Я была беспомощна. Абсолютно беспомощна! Фонарь снова направили на меня. За мгновение до того как я полностью потеряла сознание, я услышала довольный смех мужчин. Проснулась я рано утром, если по вашему счёту, то это было что-то около пятого ана. Причём проснулась от того, что стонала, а затем, внезапно вскрикнув, я села, испуганно озираясь вокруг. Каково же было моё облегчение, когда я поняла, что нахожусь в своей собственной постели, в безопасности своей собственной комнаты, конечно, настолько, насколько эта комната вообще могла считаться безопасной. Каким-то необъяснимым образом я оказалась голой. Ночью, непонятно как, я умудрилась выскользнуть из своей ночной рубашки. Я не могла взять в толк, как такое могло произойти. Задрожав всем телом, я завалилась на бок и долго лежала так, свернувшись в позу эмбриона, плотно сжимая колени и чувствуя себя маленькой, беспомощной и испуганной. Это был самый необычный и пугающий сон в моей жизни. Смущение и страх, навеянные им всё никак не хотели отпускать меня. Впрочем, некоторое время спустя, я опомнилась достаточно, чтобы взять себя в руки и начать расценивать этот сон как забавное происшествие, но затем, внезапно, буквально в следующее мгновение, я вскрикнула от испуга. Ко мне в комнату ввалились две девушки, Ева и Джейн. Из-за их спин выглядывала администратор общежития, миссис Роулинсон.

— Это сон, — поспешила объяснить я, торопливо натягивая на себя одеяло. — Всего лишь дурной сон!

Мои подруги, Ева и Джейн, удивлённо посмотрели друг на дружку, пожали плечами и ушли. А вот миссис Роулинсон немного задержалась и, окинув оценивающим взглядом меня, мою смятую постель и одеяло, натянутое по самую шею, улыбнулась, как мне теперь кажется, понимающе. Дело в том, что у нашей троицы, меня и двух моих подруг, Евы и Джейн, входивших в своего рода женское сообщество или клуб по интересам, несколько дней назад произошло довольно неприятное осложнение с администратором общежития. Осматривая наши комнаты в наше отсутствие, пока мы были на учёбе, она обнаружила кое-какие книги. Литература, конечно, оказалась совершенно неподобающей для нашего престижного общежития, одного из самых престижных и закрытых в университетском городке. Более того, эти книги были неподходящими и для нашего небольшого, привилегированного, известного, приватного сообщества, одного из самых престижных в северном полушарии моего прежнего мира, круче которого считались только некоторые определённые товарищества политической направленности, поддерживаемые специальными грантами. И, конечно, эта литература не подходила представительницам того слоя общества, того социального положения, к которому принадлежали я и мои подруги. Полагаю, в нашем общежитии не было ни одной девушки, которая не происходила бы из рафинированных обеспеченных семей. Также, думаю, что мне стоит упомянуть, что наше женское сообщество всеми признавалось самым богатым и самым привлекательным среди нескольких других женских обществ университетского городка подобной репутации. Жили мы, не зная проблем, с высокомерной снисходительностью взирая на остальных с высоты нашего положения. Но с другой стороны мы постоянно жили под пристальным наблюдением наших сокурсниц и администратора общежития миссис Роулинсон. Каждое наше действие становилось предметом внимания и обсуждения. Хотя мы, бесспорно, занимали особое, привилегированное положение, но свободы как таковой мы не ощущали, поскольку наши свободы были ограничены определенными рамками, естественной функцией нашего статуса и репутации. Например, наши занятия, интересы, книги, специализация и так далее, должны были быть теми, которые были бы подходящими для нас. Наше участие в благотворительной деятельности, если таковая требовалась, должно было быть ограничено подходящими благотворительными учреждениями. Наши знакомые должны были быть подходящими, выходцами из определённого класса, с определённым положением, родословной, внешностью, состоянием и так далее. В особенности это касалось того, с кем встречаться. Мы и не встречались с парнями ниже нашего статуса. Примерно так же как у вас есть касты, так и у нас есть социальные слои, не писаные правила которых столь же строги. Разумеется, от нас ожидалось, что мы будем вести себя соответствующим образом, всегда помня о достоинстве, престиже и репутации сообщества, общежития и института. Соответственно, наша общественная деятельность, где требовалось присутствие мужчин или юношей, должна была быть ограничена скромным набором мужских клубов или братств, ранг которых был сопоставим с нашим. Я могла бы добавить, что девушки нашего женского общества или клуба были не только богаты, но также были склонны быть отчужденными, рафинированными, аристократичными, тщеславными и испорченными. Конечно, теперь я это понимаю гораздо яснее, чем сознавала тогда. Кроме того, казалось, был и ещё один критерий, необходимый для проживания в нашем корпусе. Правда, несмотря на очевидность и всеобщую признанность этого факта, упоминать о нём вслух, было как-то не принято. Дело в том, что каждая из наших девушек была чрезвычайно красива. Мы были, если можно так выразиться, Убарами университетского городка. Добиться свидания с одной из нас было настоящим купом для удачливого товарища, а одно из наших обычных удовольствий состояло в том, чтобы презрительно отказываться от приглашений на такие свидания, если, конечно, они не исходили от молодых людей, чьё богатство и социальный статус были выше нашего. Для чего ещё можно было использовать красоту, как не для того, чтобы открывать двери, чтобы торговать ею и увеличить перспективы? Разве все мы не были в некотором смысле проститутками, готовыми торговать собой ради власти, положения, статуса и богатства?