Заговорщики Гора - [34]

— Придёт время, Аллисон, — заверила меня первая наставница, — когда Ты сама будешь хотеть повиноваться.

— Ты будешь пленницей и жертвой своих потребностей, — добавила вторая. — Ты сделаешь что угодно, чтобы утолить их, хотя бы ненадолго, поскольку пройдёт некоторое, очень короткое время, и они снова начнут бушевать внутри твоего живота.

— Ты будешь выпрашивать ласку, унижаться и умолять о ней, — сказала третья.

— Как рабыня, которой Ты и являешься, — подытожила первая.

Мне казалось, что в это трудно было поверить. Неужели женщина могла деградировать настолько, стать настолько беспомощной перед своими потребностями, превратиться в столь уязвимый и презренный объект, немногим больше чем в животное во время течки? Вполне возможно, подумала я в страхе, если она — рабыня.

— Некоторые рабыни, — задумчиво проговорила вторая наставница, — чего уж там, большинство рабынь, влюбляются в своих владельцев.

— Трудно быть у ног мужчины, быть им покорённой и не влюбиться в него, — вздохнула третья, — особенно, если он проявит к тебе хоть немного доброты.

— Безусловно, — продолжила вторая, — рабыню никто не должен любить, поскольку она ничего не стоит, она не больше чем животное.

— Любовь это для свободных людей, для компаньонов, — кивнула третья. — Ей нет места между животными и их хозяевами.

— Мужчины боятся влюбиться в рабынь, — предупредила меня вторая. — Представь, как над ними будут смеяться их друзья. Они превратятся в посмешище, в повод для шуток.

— В этом случае девушка очень скоро снова окажется на рынке, — добавила третья.

— Если Ты вдруг полюбишь своего хозяина, Аллисон, — посоветовала вторая, — разумнее всего для тебя будет скрывать свои чувства.

— Я никогда не полюблю рабовладельца, — заявила я.

Я вышла из того класса женщин, которые думали не с точки зрения любви, а в терминах продвижения, практичности, положения, статуса, перспектив, власти и богатства. Зачем ещё нужна женщине её красота, если не для того, чтобы получить преимущества в конкуренции на рынке брака? Именно в этом крылась причина того, почему я, Ева и Джейн были настолько напуганы. Именно в том, что нас могли изгнать из нашего женского сообщества. Это было бы социально гибельно для нас. Женское сообщество представляло собой важную ступень, среди нескольких других, ведущих к роскошному будущему.

Но как я могла надеяться на такое будущее теперь, оказавшись на другой планете, в рабском ошейнике?

Слезы брызнули из моих глаз.

И всё же я подозревала, что мне предстоит жизнь со всеми её неизвестностями и опасностями, жизнь, которая будет в тысячу раз более реальной, чем структурированные банальности и скука, стремиться с которым меня приучали.

— Что Ты думаешь об этой комнате, Аллисон? — поинтересовалась одна из наставниц, однажды утром, в середине нашего учебного дня.

Мы как раз были в пути к одному из наших обычных учебных классов и задержались перед одной из дверей, в данный момент открытой.

— А что там? — полюбопытствовала я.

— Это комната белого шёлка, — ответила наставница.

— Для чего она нужна? — спросила я.

Наставница рассмеялась. В комнате не было ничего особенного. Кольцо или два, несколько цепей, пара скамей и много сваленных в кучу богатых мехов. Разумеется, это место совершенно не напоминало бесспорно пугающую обстановку комнаты наказаний, в которой мне уже пришлось побывать, со всеми её устройствами и клетками.

Это произошло спустя несколько дней после начала моего обучения, ближе к его концу. Мои наставницы вызвали меня в одну из учебных комнат, а когда я вошла, одна из них приказала:

— Встань вон там.

— Как рабыня, — добавила другая.

— Пожалуйста, нет, — простонала я.

— Живо, — прикрикнула третья, и мне ничего не оставалось, кроме как встать, как положено стоять рабыне.

— Ей всё ещё следует учиться стоять правильно, — прокомментировала вторая.

— Не волнуйся, Аллисон, — успокоила меня первая. — Скоро для тебя это будет так же естественно как дышать.

— Уже сейчас, — сказала вторая, — хотя тебе самой это, возможно, не заметно, Ты начинаешь стоять, двигаться, стоять на коленях и держать себя, с очарованием и изящностью рабыни, с её тонкостью, с её отсутствием отговорок, мягкостью, уважением, пониманием того, кто она есть, с её глубокой, уязвимой и беспомощной женственностью.

Как ужасно, подумала я, быть женственной!

— Да, — заключила третья наставница. — Она становится женственной.

— Становится рабыней, — добавила вторая.

— Верно, — подтвердила первая.

Что же здесь было сделано со мной? Я подозревала, что мне предоставили свободу быть собой, не неуклюжим, бесполым существом или карикатурной копией мужчины, а естественной женщиной в мире, в котором правит природа.

Конечно, я должна была сопротивляться!

«Но почему, — спросила я себя. — Почему я не должна быть той, кто я есть на самом деле? Потому, что это осуждалось или запрещалось?»

Но здесь, в этом мире, никому в голову не приходило осуждать или запрещать это. Разве здесь, на этой планете, я не была, пусть и нося ошейник, свободна быть собой?

— Первое положение почтения! — резко бросила одна из наставниц.

Я мгновенно встала на колени, прижала мои ладони рук полу, и опустила голова между ними.