За журавлями - [13]

— С нее ржать только, с твоей овсянки, — бросил Петька.

— Поговори у меня… Я вот тебя вытяну плеткой, — пригрозил староста. — Заржешь тогда… А ну, веселей работай!

Петька огрызнулся и начал обрубать сучья.

— Да не так, ниже подрубай… Кому говорят! — крикнул Абашкин и, подскочив к Петьке, хлестнул его плеткой.

Другой бы, может, и стерпел, но не такой был Петька Горохов.

— Паразит! — разогнувшись, зло сказал Петька.

Абашкин хлестнул еще раз.

— Волк в полушубке! — не сдавался Петька.

Еще удар.

— Змей!

Опять удар.

— Гад!

Удар ногой.

— Предатель!

Еще удар.

— Иуда!

Избитого Петьку бабы привели домой и положили в сенях на кровать. Бабка Глафира накрыла его ветхим цветастым одеялом.

4

В землянку начальника партизанского отряда Федора Кузьмича Семлева ввели человека в старой телогрейке, в стоптанных подшитых валенках. Когда молоденький дозорный Володя Чугунов, задержавший неизвестного в районе расположения отряда, удалился, человек снял с плеча тощую котомку, улыбнулся и молча пожал Семлеву руку.

— Здравствуй, Паша, — ответил Семлев. — Раздевайся. Замерз, наверно… Садись вот сюда, к огню поближе, — предложил Семлев и захлопотал: нарезал хлеб, сало, поставил на «буржуйку» котелок с водой. Отвинтил фляжку.

Обогревшись, Рубцов начал:

— Значит, так, Федор Кузьмич. Прошел я по шести деревням. В Тукове и Захарьеве стоят немцы, мотоциклисты. В Медведках, Сосновке, Селезневе и Бобрищах — местная власть, старосты командуют. В деревню Бубёнки не заходил, отсиделся в шалаше. Там, по сведениям, стоит немецкая часть. Командует майор Юст.

— Юст? — переспросил Семлев. — Это же строители. Я эту часть по Белоруссии знаю. Что они там строят?

— Пока ничего не видно…

— М-да, — задумался Семлев, — надо бы проследить. — Взглянув на Рубцова, спросил: — Ты какое, Паша, ремесло знаешь?

— Шорничал, сапожничал маленько… для себя, конечно.

— Неплохо, — обрадовался командир отряда. — У них там, в Бубёнках, недавно сапожная мастерская организовалась, эрзац-сапоги чинят. По всей округе сапожников искали.

— Ну и что? — не понял Рубцов.

— А вот что… — Семлев начал излагать свой план.

В землянку дважды прибегал Володя Чугунов, чтобы полюбопытствовать, кого он задержал, но Семлев выпроваживал его, отвечая, что допрос еще не окончен.

Когда Семлев и Рубцов вышли из землянки, солнце еще не село. Оно просвечивало через густые ветви разлапистых елей, дробилось в них на красные раскаленные угли. А когда угли высыпались за горизонт, в лесу стало темно и тихо. Лишь изредка из соседней с Семлевым землянки доносились глухие голоса укладывающихся на ночлег партизан.

— А выдумывать тебе, Паша, ничего не надо, — спокойно сказал Семлев. — Все по-старому: деревня твоя Федоровка сгорела, а ты по деревням ходишь, пристанища ищешь… Про себя говори правду, все как есть, как в жизни было. Так оно вернее, Гуськов, говоришь, родня дальняя — тоже неплохо… Зайди потолкуй… Связь через шалаш держать будем. От осинника большой лес близко?

— В километре.

— Ну и добро. Буду посылать связного… А теперь пошли спать.

5

На третий день Петьке полегчало. Он уже мог вставать, но бабка Глафира не велела:

— Лежи, а то опять в лес погонят.

И Петька, выманив с печки котенка Дымка, забился с ним под одеяло.

— Ба, — кричал он из сеней, — а с котенком-то теплее!

— Лежи, лежи, — отзывалась из избы бабка.

Каждое утро она возилась у печки: разжигала дрова, кипятила воду. Завтрак для майора готовил сам Ганс — жарил яичницу с салом, открывал консервы, варил кофе. Напившись кофе, они уходили в клуб, к солдатам. И бабка Глафира прибирала тогда в избе, мыла посуду.

— Ба, — снова крикнул Петька, — когда фрицев прогонят, мы с тобой опять в избе жить будем!

— Да лежи ты, оглашенный, — испугалась бабка. — Опять ведь поколотят.

— Я Абашкину припомню… — не унимался Петька.

— Умолкни, тебе говорят, — рассердилась старуха. Она подошла к порогу и притворила дверь. В сенях сразу стало темно, и Петька завел разговор с котенком.

— Молочка небось хочешь? — спрашивал Петька, гладя Дымка так усердно, что у того дугой прогибалась спина. — Нет молочка, фрицы всех коров в Германию угнали.

Забежал Сенька.

— А я тебе картошек принес и хлеба маленько.

— Спасибо, — обрадовался Петька. — А помнишь, как мы в школе учились? — сказал он Сеньке. — Как на Первое мая в клубе выступали. Здорово было! Весело! Ты тогда на концерте стишок декламировал, а я с Ленкой Гуськовой частушки пел под гармонь.

Сенька улыбнулся. Он вспомнил, как Петька сипловатым, как у молодого петуха, голосом пел частушки. Колхозники смеялись, хлопали в ладоши и кричали: «Еще жарь!» И Петька, подбодренный зрителями, завернул тогда такую частушку про счетовода Злобина, что пришлось сделать небольшой перерыв и закрыть занавес, чтобы маленько остудить артиста.

— Ты лихо пел, — сказал Сенька.

— Я и петь и драться, если надо… Ты думаешь, я перед Гансом выслуживаюсь, — тихо сказал Петька. — Хочешь, я всех их укокошу — и Ганса, и Абашкина, и самого Юста. А если б шапка-невидимка была — я бы и Гитлера укокошил.

— Тише ты, — остановил его Сенька.

— Да ты не бойся, — зашептал Петька. — В избе никого нет. Юст куда-то на машине с помощником уехали, а Ганс небось с Абашкиным кур по дворам ловят. Майор Юст любит лапшу с курятиной трескать. Давай с тобой по-настоящему дружить будем? Ладно? — предложил он и провел по зубам ногтем большого пальца.