За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - [125]

Эта устоявшаяся интерпретация государства и исламских институтов стала непреодолимым препятствием для полного разрыва между государством и религией после 1905 г. Основные исламские учреждения России сохраняли примечательную стабильность. С конца XVIII в. в ОМДС служило всего пять муфтиев, и оно не знало ничего подобного интригам, вооруженным схваткам и постоянным переворотам внутри османской ученой иерархии[573]. Все более бюрократизировавшееся ОМДС и уфимский муфтият претендовали на монополию интерпретации ислама для миллионов царских подданных. Но они могли это делать только за счет опоры на царскую полицию, принуждавшую к исполнению их предписаний. Хотя ОМДС так и не устранило полностью своих конкурентов на местах, мусульмане протестовали против призывов к его роспуску.

Оно назначалось царем, не было представительным и не могло удовлетворить разнородное население. Тем не менее большинство мусульман все еще считали альтернативу – надзор со стороны государственных чиновников – более устрашающей. И реформисты, и их оппоненты привыкли к мысли, что одно государственное учреждение должно быть нацеленным на единообразную интерпретацию исламской традиции, хотя они не соглашались относительно формы, которую должно было принять это ученое истолкование.

Правовые институты и практики отличались неоднородностью и перекрывали друг друга, что усиливало имперский порядок. Отказ монархии от государственного устройства, основанного на либеральных европейских представлениях о власти закона, поставил ее в зависимость от обычного и религиозного права во всех частях империи. Эти партикуляристские правовые системы были в свою очередь встроены в более общую правовую структуру[574]. На примере мусульманских подданных империи видно, что взаимодействие империи и шариата укрепляло царский режим и интегрировало эти народы в имперское российское общество.

* * *

Успехи – и пределы возможностей – царской конфессиональной системы обнаружились во время Первой мировой войны. Конфликт оказался чем-то бóльшим, нежели очередная русско-турецкая война, стравившая мусульманских подданных царя с мусульманами Османской империи. Для элит, знакомых с панисламистскими идеями, война предоставляла возможность реализовать антиколониальные амбиции. Еще важнее, что России в ее роли хранителя ислама бросила вызов другая европейская держава. Немцы в союзе с Османами обращались к мусульманским народам империй-соперниц – Великобритании, Франции и России. Султан и халиф из Стамбула приказывал мусульманам вести джихад против их врагов, а немецкая боевая песня (в сочинении которой участвовали востоковеды) призывала на битву «мусульманских товарищей»: «Я христианин, а ты мусульманин, / Но это не беда! Нам суждена победа, / Наше счастье – не мечта!»[575] К 1915 г. немцы разработали планы организации лагерей военнопленных для подготовки пленников-мусульман к участию в военных действиях против их бывших хозяев[576].

Имам из одного такого лагеря в Германии знал русский и другие языки многих пленных, прибывших с восточного фронта. Дело в том, что этот имам был родом из Сибири. Теперь Абдуррашид Ибрагимов служил османам и немцам, сочиняя для них проповеди и другие тексты, но в прошлом был в России религиозным ученым. В течение четырех лет он служил судьей при ОМДС. Когда его глава, муфтий Султанов, в 1893 г. отправился в хадж, Ибрагимов в течение восьми месяцев исполнял обязанности муфтия. Он был одним из критиков муфтия и заявлял: «Он не знает ни религии, ни шариата, и не умеет ни читать, ни писать»[577]. Впоследствии Ибрагимов опубликовал свою критику Султанова и царской политики в целом, и из относительно безопасного Стамбула призывал мусульман эмигрировать из России. Но его критический текст контрабандой проник в Россию, и МИД надавило на Стамбул, требуя его выдачи. Однако Ибрагимов вел подвижный образ жизни и много путешествовал. Несмотря на кратковременный арест в Одессе, он присоединился к мусульманскому политическому движению, начавшемуся в 1905 г. Он агитировал за мусульманскую солидарность в Японии, а в 1907 г. даже вернулся в Уфу, где обнаружил ОМДС «в состоянии безжизненного трупа»[578].

Геополитические перемены, связанные с Первой мировой войной, подтачивали конфессиональную систему царского режима и открыли новые возможности для людей вроде Ибрагимова. За поддержкой в защите прав российских мусульман он обратился сначала к османам, потом к немцам. В конце войны он апеллировал к американскому президенту Вудро Вильсону и римскому папе, которого умолял: «Прошу Вас как лидера христианского мира противодействовать этим бесчеловечным действиям [русских]»[579]. Далеко не только Ибрагимов прокладывал курс за пределы царской империи. Другие видные мусульмане вверяли свою судьбу различным государствам, возникшим из пепла Османской империи, и даже становились ведущими идеологами турецкого национализма – в частности, Юсуф Акчурин из Казани, ставший в современной Турции иконой национализма под именем Юсуф Акчура[580].

Элитарии вроде Ибрагимова и Акчуры воспользовались войной, чтобы с помощью германского и османского государств продвигать свои панисламистские и пантюркистские идеи, но условия в России военного времени затрудняли их апелляции к мусульманам империи. Большинство из этих мусульман по-прежнему стремились выжить внутри России, хотя на разных регионах война отражалась по-разному. Мусульмане европейских и сибирских губерний поставляли призывников, и военные действия глубоко проникли на Кавказ. Население степи и Туркестана по-прежнему было освобождено от воинской повинности: они получили эту льготу в основном в период завоевания и сохранили ее благодаря тому, что имперские бюрократы сомневались в их полезности на поле боя.