— Хорошо, дайте нам сутки — и мы подпишем любое соглашение. Поймите, за нами тоже люди, народ. Надо убедить товарищей… Это не так просто, как вам кажется: взять да подписать себе смертный приговор.
— Я только час назад разговаривал с Петроградом, — словно бы угадав тактику думских, с трудом сдерживая волнение, тихо заговорил Антонов. И опять занялся пенсне. — Так вот, господа, должен вас огорчить: Керенский бежал, центр заговора ликвидирован. Сутки вас не спасут. Казачий корпус тоже скоро сюда не придет: прежде надо подавить волнения в самом корпусе, а затем убедить казачков двинуться против своих же братьев, таких же безземельных крестьян, солдат… Словом, вот вам наш ультиматум: подписывайте соглашение или… Впрочем, вы уже слышали. Никаких гарантий относительно думских… и вас, господа кадетские защитники, мы не дадим. Ответ ждем… через час. Всего хорошего!
— Что же мы сможем за час?..
— Михаил Иванович, проводи наших старых знакомых, а то как бы и в самом деле не дошло до кровопролития.
2
Через час из думы сообщили, что условия Совета приняты, но просили повременить до вечера с актом сдачи. Антонов назначил час капитуляции. Дума дала согласие и на это.
— А теперь, как говорится, пойдем в народ, — с облегчением заявил Антонов. — Надо немедленно идти в войска и к рабочим, рассказать о капитуляции думских. Михаил Иванович, дай статью в «Известия». А мы пойдем. Пошли, товарищи!
Весть о согласии думы на капитуляцию вызвала шумное ликование среди солдат и красногвардейцев, молнией облетела отряды. Однако не успели Антонов и члены Совета покинуть войска, как со стороны думы застучали пулеметные очереди, началась ружейная перестрелка. Солдаты и рабочие отряды рассыпались по укрытиям и тоже без команд открыли ожесточенный ружейный и пулеметный огонь по думским защитникам.
С огромным трудом Антонову и членам Совета удалось и на этот раз предотвратить штурм думы, урезонить доведенных до исступления ополченцев, но перестрелка продолжалась почти до вечера. И до вечера надрывались, вызывая думских лидеров, телефоны. Только к ночи, объяснив инцидент самоуправством военачальников, из думы сообщили, что соглашение на капитуляцию утверждено, и попросили разрешения утром прислать в Совет делегацию для подписания документа. Антонов, взбешенный наглостью думских, прокричал в трубку:
— Хватит, господа! Если в три часа ночи вашей делегации не будет, мы прекращаем всякие переговоры и тогда пеняйте на себя. Все!
А через минуту связной штаба уже мчался на лошади к батарейцам с приказом поднять на Соколовую гору гаубичную батарею и по команде Совета дать залп по думе.
Это должно было послужить сигналом к открытию огня и выступлению всех вооруженных сил революции против думских. По отрядам поскакали новые гонцы и члены Совета.
3
Назавтра Денис не пошел в затон: завод бездействовал, из города стали доноситься редкие ружейные выстрелы, а иногда и пулеметная трескотня. В бараке день и ночь хлопали двери, сновали по коридору заждавшиеся мужей бабы; судачили, ахали, причитали, ловили и тут же разносили по бараку и соседним домам каждую новую весточку, допытывали каждого вернувшегося из города человека:
— Что в городе?
— Кто пуляет?
— Не видал наших?..
И наводила на всех смертный страх и тоску давно выжившая из ума старая бабка Фекла, до ночи бродившая по выстуженному барачному коридору. Толкаясь между баб и детишек, бормотала под нос бессмысленные несвязные фразы:
— Антихрист грядет, детишкова кровушка льется… Грешницы, грешницы, грешницы!.. Христа продали, антихристу продалися, конец свету грядет, помирать будем… — И нараспев, как поп на отповеди: — Веселися да ра-адуйся!..
Бабы гнали Феклу и крестились на нее, как на юродивую, прятали от нее детей и целовали ее одежды, просили молиться за них. Суеверная Степанида носила на груди лоскут ее рубища, кропила на ночь святой водой младшеньких — Никитку и Клашку. Измаянная в долгом томительном ожидании, позвала от ребят читавшего им книжку Дениса.
— Что, мама?
Мать прижала к себе, приласкала покорную голову старшака. Обеспокоенно спросила:
— Здоров ли, сынок?
— Да, здоров, мама, — сам того не замечая, следовал наказу Верочки Денис, избегая «гадких» словечек.
— Тошно без папки, сыночек. Проведать бы, игде он, да ума не приложу как. Может, к дяде Илье сбегаешь, недалече он от слободы нашей живет, у их что прознаешь.
— Конечно, сбегаю, мама. Это ведь совсем недалеко… и не страшно.
Степанида только сейчас прислушалась к новым, по-господски лощенным ответам сына, понятливо усмехнулась:
— Сбегай, сынок. Да далече-то не ходи, не ровен час… Видал, в городе что творится. После когда к своей Верочке сходишь…
— Вот еще! Выдумаете тоже, мама…
— Вижу, чего думать-то. И говорить складно стал, и на праздник будто какой торопишься…
Голова Дениса застряла в вороте чистой рубахи, и краска стыда мгновенно залила его скуластое лицо. Зачем она, мать, срамит его Верочкой, когда он сам твердо решил больше не ходить к Стронским? Разве он не понимает, что буржуйская девчонка ему не ровня, что ее отец и брат — враги революции, а значит, и всех рабочих…
