За правое дело - [6]

Денис отложил уху и немедленно перебрал книги. Восторженность на его широком лице уступила место разочарованности: все, что дарила ему Верочка, он читал.

— Денис, вам это неинтересно? Значит, вы не любите книги?

— Люблю. Только не такие. Эти я, еще когда маленьким был, читал.

— Как?.. Все?.. Марфа, ты слышишь? Какой он молодец! Денис, вы все больше удивляете меня. И вы все их помните?

— Факт… Конечно, — смутившись, быстро поправился он. — Я завсегда все помню. Я и цифры помню…

— Цифры?

— Ага. И складывать тоже… Карандаш есть?

— Ой, как это интересно! — запрыгала от восторга Верочка. И унеслась в комнаты, вернулась с карандашом и бумагой.

Денис степенно отер губы, отвалился на спинку стула и зажмурил глаза.

— Пиши. А потом прочитаешь все. Только быстро, ладно? По десять цифр кряду, поняла?

— Как интересно! Марфа, поди сюда, это совсем как в цирке!

— Когда уж мне по вашим циркам ходить, золотце, — отмахнулась та. — Тут у меня свой цирк: одно горит, другое уходит…

— Денис, я записываю!

И Верочка записала десятизначное число, прочла его вслух Денису.

— Еще пиши, — не открывая глаз, предложил тот.

Верочка записала.

— Еще!..

Так повторялось несколько раз, пока наконец Денис не сказал: «Хватит». И открыл глаза. И стал быстро-быстро повторять записанное. Верочка ликовала. Однако до конца Денису повторить не пришлось: дверь в кухню с шумом раскрылась, и в ее проеме выросла высокая стройная фигура юноши-гимназиста. Ворот его рубахи был расстегнут, пышные темные волосы небрежно откинуты назад, а на смуглом, очень красивом лице скривилась презрительная, злая усмешка. Денис сразу понял, что это тот самый брат Верочки, о котором она ему говорила, и невольно весь сжался под направленным на него прямым, полным ненависти взглядом. В наступившей мучительной тишине, казалось, перестали шипеть чаны и кастрюли.

— Что за фрукт? — раздался наконец негромкий, но жесткий голос.

— Это Денис… Он проводил меня от гимназии, и мамочка велела его накормить, — залепетала Верочка. Но брат едко перебил ее:

— Похвально! Дочь потомственного дворянина Стронского идет в народ! В революцию начали играть даже дети. Щенки! — И он, еще раз окатив ледяным презрением Верочкиного гостя, так же внезапно исчез за дверью, как и явился.

И снова забулькали, зашипели чаны и кастрюли, вздохнула, что-то пролепетав себе под нос, толстая Марфа, очнулась от столбняка маленькая хозяйка дома. И только Денис, все еще потрясенный случившимся, застыл в своей жалкой позе, не в силах ни оторвать взгляда от зловещей двери, ни пошевельнуться.

Первой заговорила Верочка.

— Денис, вы, пожалуйста, не сердитесь на Игоря. Он ужасно переживает революцию. Хотите, я принесу вам другие книги? У меня целая библиотека. Ведь мы не будем ссориться, правда? Вы такой хороший, умный… А Игорь — он ужасно переживает…

…Вернулся Денис домой с целой грудой книг, снова вымокший и продрогший, но счастливый. На тревожный вопрос матери: «И где же это ты был, сынок?» — вывалил из карманов на стол дюжину поджаристых, вкусно пахнущих пирожков (добрая тетка Марфа сунула ему на дорогу), торжественно объявил:

— В господском доме был, вот где! Сытый я, маманя. А это вам. Ешьте!

И, как это часто делал отец, неторопливо подошел к нарам, ласково пощипал за щеки маленьких сестренок и братца.

— Ешьте быстрей. Я вам такие книжки покажу — глаза повылазят! Еще и с картинками!

И сам полез на нары к печке, занялся книгами.

9

К ночи вернулся отец. Сбрасывая с себя мокрую стеганку, громогласно доложил:

— Революцию привечали, мать! Это не та революция, которая царя скинула, это — со-ци-ли-стическая! Таперича буржуев долой, помещиков долой — сами властвовать станем! Мужикам — землю, нам — заводы и все протчее. Ясно?

Отец был весело возбужден, петушком ходил вокруг рослой (выше его на полголовы) матери и при этом хлопал себя по коротким и толстым ляжкам. Он всегда хлопал себя по ляжкам, когда чему-нибудь очень радовался. То подбегал к нарам, щипал за щеки младшеньких (Дениса он как-то не замечал, недолюбливал или считал взрослым — сказать трудно), то снова бегал вокруг застывшей в недоумении Степаниды и говорил, говорил.

— Что ж, и тебе, Савушка, завод будет? — вставила наконец та, довольная тем, что муж вернулся домой целым и невредимым.

— Тьфу, бабы! — вскинулся Савелий Кузьмич. — И до чего ж у вас поганая жила: «А чего мне? Какая нам от чего прибыль?» Не будет у меня завода, не об том речь! Все мы хозяева нашим заводам станем. Мы — рабочие труда!

— А работать кто?

— Мы и работать. Сообча! Ясно?

— Ясно, Савушка, чего ж тут неясно, — не разделяя радости мужа, молвила мать. — Деньги-то вы, хозяева, тоже промеж себя делить станете? Али жалованье положат?

Отец резко остановился, выкруглил на жену из-под вислого лба маленькие соминые глазки, явно желая сразить настырную бабу, но не нашелся, сказал с досадой:

— Может, и промеж. Как порешим, так и будет. А без революции нам нельзя. Тошно мне, Степушка, тебя в такой бедности видеть!.. Пожрать бы чего, недолго я, идти надоть.

— Куда?! — вырвалось со страхом у матери.

— Революцию защищать, стал быть. В думе вся контра засела, Советы признавать не хотят, народ, солдатиков мутят. Наши им… это самое… точку ставят, а они делегатов шлют, обдумать, порешить часов несколько просят, а после, слышь, опять несогласие — вот же контра! Казачков с Татищева ждут, гадюки, потому и шельмуют. Юнкеров собрали, пулеметов понатаскали в думу, ишо и гимназистов, слыхать, сопляков этих, вооружают…