За правое дело - [38]

4

Дома Денис застал плачущую за столом мать и чем-то очень взволнованного отца, мечущегося из угла в угол. На нарах, забившись в угол, сидели напуганные Анка и Клашка. Отец, увидев Дениса, на секунду затих, боднул его неприязненным взглядом и снова забегал по закути, заговорил, взмахивая руками и то и дело задевая путавшийся в ногах табурет.

— И до чего ж дуры бабы! В толк не возьмут, какая есть наша обстановка, какой мы должны давать отпор и все протчее. Быдто я один иду в добровольцах, быдто окромя меня на фронте мужиков нет и — гуляй, мировая буржуазия, по нашей советской земле, грабь, что любо! Ахти же понятия какая, а фактически прямой правый уклон!.. А, черт тя! — И табурет, кинутый ногой, полетел в угол.

Вот когда понял Денис, почему плачет мать и чем напуганы сестры. Но зачем отец говорит, что идет на фронт добровольно, если он, Денис, сам видел вывешенный на проходной список добровольцев затона и фамилии отца в нем не было?

— Как же я без тебя проживу, Савушка? Ты об этом подумал?

— Опять дура! О какой моей думке речь, ежели наша советская класть за нас думает, ежели она фронтовых баб наилучшим пайком оделяет, всю мужнюю жалованье дает и все протчее! — И вдруг остыл, подсел на лавку к матери, неумело приласкал ее, сказал с чувством: — Сам я не разумею, Степушка, как оно получилось все, токмо не мог я супротив обчего дела пойти, потому как я… потому как для меня старая жисть горше смерти. Рассуди: как же я возля юбки твоей сидеть буду, ежели товарищи за меня на фронтах бьются? А ишо виноватый я, Степушка, за дурость свою, что в «союзе фронтовиков» допущал, простить себя не могу…

— Не уходи! Помрем без тебя мы все, куда же я с ними? Не сдюжу я. Не уходи, родненький!..

Большие рабочие руки матери ловили, душили отца в объятиях, покорно отдавшего себя им всего, обмягшего, маленького. И плакали на нарах навзрыд Анка и Клашка.

5

Наутро семья провожала Савелия Кузьмича на поезд. Всю дорогу от призывного пункта до грузовой станции шли кучкой, рядом с нестройной колонной обвешанных сундучками, котомками и мешками новобранцев, поочередно несли несложные отцовские вещи. Савелий Кузьмич то брал на руки младшую, Клашку, то подзывал к себе и находил утешные слова растроганной, как и мать, Аннушке, ласково теребил вихры и щипал за щеку неунывающего Никитку, оборотясь, говорил шедшей за ним убитой горем матери:

— Ильи держись, Степушка. Ежели туго будет — к нему, поможет он. А ты того, ты прости меня, ежели я чего не так… и все протчее…

И, только уже прощаясь, притянул к себе ожидавшего своей очереди старшака и, может, впервые за много лет трижды расцеловал его, сказал с нежностью:

— Прощевай, сынок. Почитай мать, не в пример меня, а со всем уважением. Один ты ей таперича помога и надежа одна, понял ли?

— Понял, тять, — отвечал растроганный отцовской лаской Денис.

Отец одобрительно мотнул головой.

— А понял, так ладно. Живой буду, сам с тебя за мать спрошу. Убьют — совесть спросит, — наставительна заключил он.

Уже проводив отца и выйдя на привокзальную площадь, Денис увидел стоящего в стороне длинного рыжего Власа, пристально смотревшего в его сторону. Денис невольно оглянулся на мать, тоже заметившую Власа. Видел, как побледнело ее лицо, дрогнули большие, все еще прекрасные глаза. И снова недоуменно глянул на Власа. Но тот, отворотясь, уже медленно уходил от них — узкоплечий, прямой, как жердь…

Весь день Степанида была как помешанная. Тенью бродила по закути, бралась то за одно дело, то за другое — все валилось из рук. То вдруг садилась за стол и тупо, не двигаясь, вглядывалась в одну точку, бормоча какие-то несвязные слова, кого-то обвиняя и проклиная, и Денис даже стал побаиваться за мать. Пробовал приласкать ее, успокоить, заговаривал с ней об Анке и Клашке, тоже со страхом глядевших на мать, — все напрасно.

Мать или молчала и скупо отвечала Денису на его ласки, или начинала тихо и безудержно плакать.

К полудню неожиданно явился Илья. Глыбой ввалился в закуть, сел, раздавив под собой хрупкую лавку.

Прежде, когда редким гостем являлся дядя Илья, отец да и все домочадцы радовались ему, как родному. На столе немедленно появлялись лучшие лугановские припасы, Денис или проворный Никитка тайком от гостя отсылался за «четком» и сушеной воблой, а в лучшие времена — за сыром и колбасой, а девчонки наперебой лезли к богатырю на руки и, конечно, получали гостинцы. Теперь же никто даже не сдвинулся с места.

— Как же это? — забасил гость после долгого, томительного молчания. — Хоть бы сказал что… Как же это?

И, не дождавшись ответа, сердито ворчнул:

— Вот дурень, этакую семьищу кинуть! Что мы, нелюди, что ли? Кто ему старое поминал? Кто поминал, спрашиваю!..

Степанида, не зная, что ответить на это, испуганно смотрела в большое, обрамленное русой бородкой лицо богатыря, и в глазах ее снова копились слезы.

— Пойду я, работа срочная, — поднялся, едва не достав головой потолка, старый кузнец. — Ты, Дениска, завтра ко мне в кузню зайди, дело у меня тебе есть. А покуда вот вам от товарищей наших…

Он положил на стол толстую пачку ассигнаций и, натянув картуз, шагнул ж двери. Степанида опомнилась, догнала, поймала его за руку.