Над Невой — дом родной
И дымок заводской…
На битву пойду за тебя,
Застава родная моя!
(Из песни к фильму)
Петроград. 1919 год. Одна из небольших площадей.
На временной эстраде под звонкие звуки оркестра и одобрительные выкрики зрителей разыгрывается танцевальная сценка: солдат и матрос, отбивая лихую чечетку, наступают на толстого генерала в фуражке с крупной надписью: «Антанта».
Накрапывает осенний дождь, но зрители не расходятся.
В Петрограде — праздник. На крышах и углах зданий алеют флаги. На одном из фасадов — лозунг: «Да здравствует вторая годовщина Советской республики!» У прохожих — красные банты в петлицах.
На заборе — плакат. Капиталист в цилиндре держит на поводке собаку. Голова бульдожья, погоны генеральские, ноги в лакированных сапогах со шпорами, по туловищу надпись: «Юденич».
Рядом — другой плакат. Огромная вошь ползет по длинному ряду гробов. Лозунг: «Три врага нашей республики — голод, холод и тиф».
Деревянная дощечка. Чернильным карандашом выведены слова: «Мария Петровна Прохорова. Мать, жена и боевой товарищ. Умерла от тифа. Петроград. 1919».
У свежего могильного холмика стоят двое: отец в кожанке с маузером и сын лет двенадцати, тоже в кожаной куртке. Отца зовут Глебом, сына — Глебкой. Они очень похожи друг на друга. У обоих вертикальная морщина прорезала лоб. Колючие сухие глаза прищурены. Крепко сжаты губы.
Здесь же — трое рабочих. В руках у двоих по лопате. Третий держит связку веревок, на которых опускали в могилу гроб.
Василий, молодой, круглолицый, с большими чуть навыкате голубыми глазами, прислушивается к отдаленным звукам оркестра, шумно вздыхает и начинает скручивать «козью ножку».
Архип, пожилой, совершенно лысый мужчина, мнет старую замасленную кепчонку, надетую на черенок лопаты.
Василий достает зажигалку, готовится чиркнуть колесиком, но жилистая рука протягивается из-за его плеча, вырывает самокрутку и отшвыривает ее в сторону.
Василий обернулся и встретил осуждающий взгляд Митрича — худого, костлявого рабочего с сердито ощетиненными усами.
И опять все стоят — не шелохнутся.
А дождь все идет. Качаются голые ветки кустов, сбрасывая на землю тяжелые капли. Ветер надоедливо бренчит какой-то железкой.
Глебка отрывает взгляд от могилы матери, смотрит куда-то в серую безрадостную даль — на низкие, медленно ползущие тучи, на темную щетину осенних деревьев.
Глеб-старший кладет руку на плечо сына и, вздохнув, говорит:
— Пошли, сынок!
Знакомая эстрада. На ней выступают два гармониста в красных рубахах. Летят забористые частушки:
«Был Керенский временный
Богачей поверенный…
Выгнали из Питера
Дурака-правителя!»
Зрители одобрительно гудят.
Мимо эстрады проходят оба Глеба и трое рабочих. Им не до праздника.
А гармонисты продолжают:
«Был Юденич генерал,
Петрограду угрожал.
Только Пулково понюхал —
Получил прикладом в ухо!»
И опять несется одобрительный шумок и смех.
Два Глеба и рабочие проталкиваются через толпу. Звучит третья частушка:
«Холод, голод валят с ног.
Не поможет контре бог!
Всех врагов с земли сотрем!
Хлеб и сало мы найдем!»
— Держи карман шире! — невесело шутит кто-то. — Хлеб да еще и сало!.. Не жирно ли будет?
Небольшая, бедно обставленная рабочая комната: комод, стол, стулья. В черной рамке — фотография Марии Прохоровой.
На столе — смена белья, чистые портянки, котелок, ложка, маузер.
Сидит у стола насупившийся Глебка. Глеб-старший пришивает пуговицу к кожаной куртке, с сожалением поглядывая на сына.
Глебка встает, подходит к окну. На глазах навертываются слезы.
Глеб-старший порывисто обрывает нитку, глухо говорит:
— Не могу, Глебка! Не могу!.. Сам знаешь — время сейчас трудное… Не на прогулку еду — за хлебом… Там и голову оставить недолго!
Глебка молчит, обиженно глотая слезы.
Резкий стук в дверь. В комнату входят Архип, Василий, Митрич и еще несколько рабочих. Все одеты по-дорожному. У одних вещевые мешки за плечами, у других в руках деревянные сундучки.
— Мы готовы, Глеб Прохорович! — говорит Архип.
— Ну что ж, — задумчиво отвечает Глеб-старший.
Глебка смотрит на отца в ожидании последнего решающего слова. В глазах — упрек и затаенная надежда.
— Ну что ж, — повторяет отец. — И мы… и мы тоже почти готовы!.. Собирайся, Глебка!
Лицо у сына вспыхивает от радости, а отец добавляет суровым тоном:
— Собирайся! Только знай: нянчиться с тобой некому, да и некогда!.. И не сын будет у меня в отряде, а рядовой боец Глеб Прохоров!
— Хорошо! — улыбается Глебка.
— Бойцы говорят — есть! — поправляет его отец.
— Есть! — отвечает Глебка.
Москва. Бьют куранты.
У ворот — часовой. Мимо него, показывая пропуска, проходят люди. Здесь и крестьяне с котомками, в лаптях, и рабочие, и матросы.
Чуть в стороне, у кремлевской стены, столпились знакомые нам питерские рабочие.
Глебка стоит в нескольких шагах от часового и с любопытством наблюдает за вереницей выходящих людей. Среди них — Глеб-старший. Идет веселый, подтянутый, решительный.
Глебка бросился к нему.
— Ну?.. Видел?
Отец растопырил широкую рабочую пятерню, полюбовался на нее и сказал:
— Вот!.. Этой самой рукой только что с Ильичем прощался!
Подоспели остальные рабочие, окружили их. Глеб-старший осторожно, уважительно вытащил из кармана бумагу.