За правое дело - [35]
Не пейте сырую воду! Очищайте дворы и жилища от грязи и мусора! Сообщайте по каждому случаю поноса и рвоты по адресу…»
И второе:
«Товарищи рабочие, крестьяне и служащие!
На нашу страну надвигается еще один враг — голод! Четыре года Россия ведет развязанную русской и иностранной буржуазией бессмысленную войну. Четыре года наши крестьяне находятся под ружьем, а наши лучшие плодородные земли — у немцев. Огромные запасы хлеба достались врагу в Новороссии, Малороссии и юго-западном крае.
На Урале свирепствуют белоказаки, на Украине — банды Скоропадского, на Дону — белогвардейцы Краснова, во Владивостоке — японский десант адмирала Като, по линии: Саратов — Сызрань — Симбирск и в тыл до линии: Тамбов — Моршанск — Кадом действует чехословацкий фронт. Предатели революции продолжают пытаться сломить хребет молодой Советской Республике, призывают на помощь штыки союзных империалистов. Они готовят России участь Украины.
Товарищи! Гоните предателей социалистического отечества из своих рабочих организаций! Боритесь за экономию каждого фунта хлеба, картофеля, овощей! Помогайте рабкрину, чека и продотрядам отыскивать запрятанный кулаками хлеб! Не допускайте повышения цен на сельскохозяйственные продукты! Не слушайте врагов революции о безнадежной борьбе и беспомощности Советов. Никому не удастся задушить советскую власть и уничтожить диктатуру пролетариата и трудового крестьянства, как бы ни старались наши враги, внешние и внутренние!
Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов».
Толпа медленно расходилась. Но подходили новые люди, тихо переговариваясь, вышептывая слова призывов, обмениваясь двумя-тремя фразами — совсем как на похоронах. И только один несдержанный бабий выкрик нарушил тишину скорби:
— Царь был — хлеб был! А ноне ни царя, ни хлебушка!
Несколько голов одновременно повернулись на окрик. Савелий Кузьмич, стоявший под воззваниями, грубо растолкал толпу, поймал за плечо кликушу, повернул к себе.
— Это тебе царя надо, контра?
Баба испуганно зыркнула на Савелия, на обступивших ее плотным кольцом людей, опять на Савелия. Презрительно усмехнулась:
— А, битый! Ну, мне. Тебе-то что?
Денис, пробившись в кольцо, тянул отца:
— Тять, не надо, не трожь! Тятечка!..
Но Савелий Кузьмич уже ничего не слышал и не видел, кроме гадючих слов и наглого рыла «контры». Денис, боясь повторения драки, не отставал:
— Тятечка, не трожь! Тятечка!..
— Пшел, дурень, — отмахнулся тот. И опять уцепил, рванул к себе улизнувшую было бабу. — Это каким же способом тебе при царе сладко жилось, гнида?!
— Сдурел! Вот уж верно, у кого дырка в крыше… Бабоньки, да чего он пристал ко мне? Надысь Глашку облаял… Бабоньки, отчепите его от меня, клеща бешеного! Заступитесь, бабоньки!..
Однако толпа, не двигаясь, хмуро смотрела в упор на бабу, пытавшуюся вырваться из рук своего преследователя, и не думала заступаться.
— Спекулянтка она — вот и способ! — насмешливо обронили в толпе.
И сразу со всех сторон:
— Раскаркалось царево каркало!
— Без тебя тошно!
— Эх, жалко руки об ее марать, а то смазать бы, чтоб заглохла!..
Савелий, уже не нуждавшийся в помощи, выпустил плечо бабы, легонько толкнул ее:
— Ладно, ползи, гадючая!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
А в полночь в городе началась ружейная и пулеметная перестрелка. Пользуясь неудачами Красной Армии на Украинском и Восточном фронтах, восстанием уральского казачества и банды Скоропадского, правые эсеры и поддержавшие их меньшевики, недобитые «фронтовики» и «максималисты» подняли в отрезанном от центра белочехами Саратове антисоветский мятеж. Посеянные ими недовольства и холера — враги-эсеры умышленно затянули борьбу с эпидемией — помогли сманить на свою сторону шестьсот красноармейцев и две артиллерийские батареи. На помощь защитникам революции, саратовским рабочим, из ближайших городов и сел хлынули вооруженные отряды.
Только на третий день мятеж был подавлен, и горожане снова заполонили барахолки и рынки, но с продуктами стало еще хуже: хлебные карточки отоваривались наполовину, мясные и овощные лавки закрылись совсем. А еще через день в слободе замелькали белые халаты, косынки с крестами — по дворам пошли народные санитарные дружины: жгли костры, сыпали в сенях и отхожих местах вонючую известь, мочили в уксусе половики, полотенца, стреляли бездомных собак и кошек. Прошлись и по бараку и его запоганили уксусом и вонючей известкой.
Савелий Кузьмич приходил домой туча тучей.
— Не заболел ли, Савушка? Лица на тебе нет, — спрашивала его сама исхудавшая до костей Степанида.
— Не то, мать. Душа, глядючи на все, изболелась. Детишки махонькие, на пример Клашки, на глазах мрут — вота чего нагляделся! Дите малое, мосляки одни, ручонками шевелить не могет, а глядит, быдто пожить ишо милости у тебя просит. Свою бы, кажись, жизню отдал, только бы глаза эти безвинные не глядели. А после задрожит весь, задрыгает, вытянется — и все тут.
Савелий Кузьмич, не тая слез, тупо смотрел на притихших в углу Анку и Клашку, будто и в их глазах читал эту страшную жажду жизни.
В другой раз Савелий Кузьмич принес газету. Расстелил ее на столе, поманил к себе Дениса и, уперев короткий палец в статью, спросил:
