Опомнился Денис только за стенами цеха, преследуемый гнусавым и звонким, злорадным и безжалостным смехом…
7
Весь этот день Денис только и слышал разговоры о войне, о толковом городском ораторе и, конечно, об отце. И когда вспоминали кем-то брошенные слова «дырка в крыше», смеялись утробно, грубо, насмешливо поглядывая на красного от стыда Дениса.
После короткого гудка, напомнившего о конце рабочего дня подростков, Денис, против обычного, миновал цеховой двор и не зашел в кузницу. «Дырка в крыше, дырка в крыше» — шипело, мучило, преследовало его, как отвратительная и липкая кличка. Денис обходил каждого, кто встречался на его пути, ибо в каждом, может быть, случайно брошенном взгляде он читал все то же отвратительное и липкое: «дырка в крыше».
Подошедший к затону пустой трамвай привлек внимание Дениса. Сквозь заиндевелое лобовое окно он увидел обращенное к нему угрюмое лицо вожатого, словно бы сочувственно говорившее ему, Денису: «Что, малый, худо тебе? Вот и мне тоже худо». Денис постоял, подумал — и вошел в трамвай.
Трамвай болтало, подбрасывало, дергало из стороны в сторону, но это не раздражало, а успокаивало Дениса. Постепенно он даже начал забывать о том, что произошло на заводе, и, подышав на стекло, стал смотреть в прозрачный глазок на убегавшие назад окраинные домишки, занесенные снегом пустоши и овраги и снова мазанки и избушки, ничем не отличавшиеся от затонских. И вдруг едва не вскрикнул от неожиданности: по улице, держа друг друга за руки, шли Марфа и Верочка. Не раздумывая, Денис бросился к двери, но не успел открыть ее, как цепкая рука билетера поймала его за рукав куртки.
— Куда? Жить надоело?!
— Дяденька, пустите, надо мне! Ей-богу же, надо!..
Денис забился в руках неумолимого кондуктора, так и не выпустившего его до самой остановки трамвая.
Соскочив с подножки, Денис пустился бегом по длинной, кривой окраинной улице. Ноги его в кожаных башмаках скользили и разъезжались, скатывались с обледенелой дороги и вязли в сугробах; то и дело приходилось обгонять или обегать неуступчивых неторопливых прохожих.
Миновав несколько перекрестков, Денис остановился на одном из них и, тяжело дыша, огляделся по сторонам — Марфа и Верочка как испарились. Куда они могли свернуть с улицы? Второго трамвая еще не было, значит, они не могли уехать. Значит, они где-то здесь, на окраине города, идут каким-нибудь переулком или зашли в один из этих домишек. Денис переходил из улицы в улицу, пока не сгустились сумерки и надо было возвращаться домой.
А дома бушевал только что пришедший отец. Суетясь вокруг сидевшей за столом матери, отец чем-то горячо возмущался, кому-то обещал что-то доказать и махал во все стороны кулаками. На нарах, прижавшись друг к дружке и пяля на отца круглые от страха глаза, сидели Никитка, Анна и Клашка. Увидав Дениса, отец остановился, опустил руки и весь какой-то жалкий, придавленный, ни слова более не сказав, вышел в холодный коридор из закути.
Мать плакала.
8
С того дня Денис стал часто бывать там, где из окна трамвая увидал Марфу и Верочку. Бродил улицами или часами высиживал на завалинках, все еще надеясь на встречу. Но случилось так, что Марфа сама первая узнала и окликнула его, понуро возвращавшегося к трамваю:
— Денисушка! Да ты что, али не признал, милай?
Денис не сразу поверил в неожиданную удачу, кинулся к стоявшей перед ним женщине, вцепился в рукав ее старенького салопа.
— Тетенька Марфа!.. А Верочка? Где она?
— Жива, жива твоя Верочка. Тоже по тебе, голубушка, убивалась, в смертушке твоей себя казнила; а ты вона — живехонек, еще и подрос никак. Ну вот и трамвай ушел, а я в город хотела. Ты-то тут чего, милай?
— А я вас искал, тетя Марфа. Я вас из трамвая видел, вы с Верочкой шли, а после все искал вас…
— Радость ты моя! — не дала договорить ему добрая толстуха, заключив его в свои мягкие объятия. — Ровно и жить легче стало, не одни мы теперь с Верочкой, бедняжкой моей… Нету ее, в школе она… Ах ты, беда-то какая…
Марфа то радовалась и умилялась, то охала и бранила «растреклятую» жизнь, ведя Дениса той самой улицей, на которой он увидел Верочку и которую уже знал наизусть, до каждого домика и сугроба.
Говоря, Марфа подвела Дениса к небольшому синему домику, возле которого тот не раз часами просиживал на скамейке, и распахнула перед изумленным Денисом калитку, пропустила вперед. Видимо, хозяев не было дома. Марфа открыла висячий замок, вошла в сенцы, щелкнула еще раз ключом — и они оказались в чистенькой светлой комнатке, раз в пять меньше прежней Марфиной кухни.
Здесь тоже было тепло и тесно от наставленных, сбитых в кучу вещей: красивой, дорогой мебели, чемоданов, узлов, плетенок, ковров и даже портретов и картин в золотых рамах.
— Чаек будешь или кофей? Голодный, чать? Впрочем, все ноне голодные ходят. Ежели купить чего из продуктов — так не подступишься, а продать — чего они, тряпки, стоют. Холстина да пряжа — те еще в ходу; одежка, обувка крепкая. А что наряды, кружева разные да фасоны — теми господа сами торгуют… Горячий еще, пей чаек-то, пей, милай.
Марфа поставила перед Денисом стакан чаю, положила два тонких ломтика ситного и кусочек сахару для прикуски.
