За правое дело - [22]
Денис впервые видел альбом. В бараке, например, все фотографии вывешивались только на стенах.
— Это мамочка. Тут она совсем молодая, — листая толстые, что котельное железо, страницы, поясняла Верочка. — А тут она с папой. Это мамочка в Гаграх… Нет, это она во Франции. Мамочка так много ездила, что трудно даже запомнить…
…Уезжал Денис поздно вечером. Марфа с Верочкой вызвались проводить его до трамвая. Уже прощаясь, Верочка шепнула ему:
— Знаешь, ужасно странно: мне так не хочется покидать тебя, и молю бога, чтобы скорее вернулась мамочка. Ведь она сразу же увезет меня в Петроград, к своей тете. Ужасно странно, правда?
Но что мог ответить Денис? Слова Верочки больно ранили его счастливое сердце. Он крепко пожал тонкую, в белой перчатке руку.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Весна 1918 года в Поволжье выдалась ранняя и устойчивая, с посулом на урожай. Зима была снежной, а талые воды щедро вспоили обычно засушливые заволжские земли. Но пока шел затянувшийся не в меру дележ конфискованных помещичьих и излишних кулацких пашен и сколачивались коммуны, обозленное урезом кулачество прятало, а то и просто губило семенное зерно и скот, оставив бедняцкие хозяйства и коммуны без тягла и семян, а рабочие поселки и города — без хлеба. Богатеи злорадствовали, выживая бедноту с отнятых у них новой властью наделов, а та или опять шла в батрачество, или вынужденно бежала в город.
Не лучше стало и в городе. С каждым месяцем все хуже отоваривались без того скудные хлебные карточки, и горожане осаждали базары, дрались за каждый фунт отрубей или овса, не часто привозимых из далеких калмыцких деревень и Заволжья. Подобно почуявшим поживу крысам, выползла из подполья контра. Путала банковские дела — и люди оставались без денег; срывала снабжение — и фабрики лишались сырья, а склады трещали от никому не нужных материалов; в театрах шли антисоветские спектакли, а в больницах не хватало бинтов и йода. В городе хозяйничали шайки воров и грабителей, а на стенах домов и заборах, рядом с призывами вступить в ликбез и Красную Армию, запестрели антиреволюционные прокламации и плакаты.
Постигла беда и семью Лугановых: не вернулся из своего «союза» отец.
Еще утром Савелий Кузьмич, торопясь в затон, предупредил Степаниду:
— Ноне, мать, собрание в «союзе фронтовиков», потому с работы не жди, задержусь малость.
Но прошла ночь, глянул в заплаканное оконце сырой рассвет, а отца все еще не было. Денис, разбуженный взметнувшейся во сне Клашкой, увидел мать, склоненную над столом, за работой. Мать и прежде засиживалась до ночи за шитьем или штопкой, и Денис не обратил бы на это внимания, если бы не коптившая над ее головой лампа. Денис прошлепал босыми ногами к столу, припустил огонь.
— Ты чего, сынок?
Бледное лицо матери с воспаленными, ввалившимися глазами испугало Дениса.
— Я?.. Лампа коптит, мама. А вы почему не спите? Устали, чай…
Степанида горько усмехнулась, провела рукой по щеке сына.
— Похудел, сынок.
— И вы, мама, тоже…
— Что — я? Я не в счет, мое бабье дело: штопать, стирать, обед сготовить вам…
— Еще в пароходстве работаете, баржи моете. Устали вы, отдохнуть вам надо бы, мама.
— А жить на что? Ласковый мой, на что жить-то будем? Тебе бы тоже учиться, сынок, вона тебе грамота как давалась, а ты, малолетка, цельные дни в работе. А денег все не хватает, Никитку не в чем в школу пустить, одна Анка и ходит. И толку, похоже, нет…
— Что вы, мама! Она умная. Вот и отец говорил…
— Тебе бы учиться, сынок, — упрямо повторила мать.
Степанида хорошо помнила, как тепло отзывались о ее старшеньком в школе, но учиться ему не пришлось: и нужда заела семью, и отец настоял отдать сына в подручные. И другое помнила Степанида: добрый, ласковый ко всем детям, отец редко уделял внимание старшему, словно бы невзлюбил его. И то, что прощал другим, часто не прощал Денису. Что ему же нравилось в сыне — тихий нрав? Так уж лучше тихим быть, чем таким бешеным, как Никитка. Маленький, лицом непригож? А кого же, как не себя, винить должен. Но вот и в рост пошел старшенький, отца догоняет и умом стал горазд, не в пример Анке, а любви к сыну все-то у отца нет. Только и помнит о нем, когда нужен.
— А где отец, мама? — всполошился Денис, только сейчас поняв, почему не спит мать.
— Кабы знала я. Вона в городе чего деется, всего ждать можно. Слыхать, опять человека в овраге нашли раздетого…
— Ой, что вы, мама! — Денис опустился перед матерью на колени, прижался к ней, пряча лицо, чтобы мать не могла прочесть на кем страха. — Разве можно такое думать? «В «союзе» он… или по дворам ходит, сами знаете.
— Каким дворам — светает ужо. Ложись, сынок, поспи еще малость, а я посижу, работу доделаю.
Не пришел отец и утром. Уже в затоне Денис долго не решался зайти в кузницу — помнился еще прошлый митинг, — может, там что знают об отце, может, он и сам уже в цехе. Однако тревога за отца взяла свое, и Денис отправился к дяде Илье.
Возле одного из пылающих огромным костром горнов толпилось несколько человек — кузнецов и молотобойцев. Корягой торчала из угля толстенная якорная лапа. Пот градом лился с красных лиц возившихся у горна людей, дымилась от жаркого огня брезентовая одежда. А в стороне, изредка подавая команды, стоял гороподобный кузнец Илья, известный своим мастерством не только в затоне, но и во всем городе.
