За правое дело - [18]

— Дело говори! — крикнули за платформой.

Окрик, неожиданно и резко прозвучавший в тишине, заставил оборвать фразу и круто обернуться оратора, вызвавшего своим пугливым движением сдержанные смешки.

Денису, еще минуту назад завороженному властью оратора, он вдруг показался маленьким, жалким. Одно невольное движение лишило его этой власти. И хотя речь пошла о главном: о войне, о вторжении румынских и немецких войск в пределы России, цех продолжал перешептываться, фыркать в платки, шикать и волноваться. И трудно было ловить речь оратора, изо всех сил старавшегося перекрыть шумы. И опять Денису вспомнился «медный всадник». Того слушали даже во дворе, в стужу. И смеялись, когда смеялся он, возмущались, выкрикивали угрозы, проклятия Керенскому и его Думе, если этого хотел он, «медный всадник»…

Денис очнулся, когда в цехе прогремел знакомый бас дяди Ильи:

— А как насчет этого товарищ Ленин?

И сразу же наступила безмолвная, жадная тишина. Но за человечка поспешил ответить новый директор:

— Товарищ Ленин за мир. Чего бы он нам ни стоил.

— И правильно! — удовлетворенно отозвался Илья.

— А война как же?

— Кому верить?

— Тихо, братцы! Слушай, чего нам директор скажет!..

А новый директор уже бесцеремонно потеснил человечка в пальто и встал на краю платформы, как матрос в качку.

— Товарищи! Все, что здесь было сказано о войне, — правда. Буржуи всех стран боятся революции как черт ладана. Они хотят задушить нас, вернуть нам царя, как хотят этого меньшевики и эсеры…

— Это ложь! — выкрикнул человечек.

Но директор даже не повернулся в его сторону.

— Это правда! И хотя вам, уважаемый представитель, Совет поручил сделать нам сообщение, но, как говорят в народе: хвостом воду не мути — хвост отрубим!

Взрыв хохота, веселый шум, крики надолго захватили цех, перекатывались из угла в угол. Денис, впервые слушавший «нового», восторженно пожирал его глазами, весело смеялся со всеми.

— Мы, большевики, не хотим войны, не хотим ничьей крови, и вы все, товарищи, знаете это по Октябрю.

— Верно! Знаем!

— А как с войной?

— Тихо, братцы!..

Денис плохо понимал, о чем говорил «новый». Он видел его ладную, затянутую в солдатский ремень фигуру, широко расставленные ноги, высоко вскинутую, гладко зачесанную назад голову и не старался вникать в смысл речи. Его удивляло внимание, с каким слушал оратора весь огромный, до отказа набитый людьми цех, незримая и могущественная власть слова, которой беспрекословно подчинялись даже самые нетерпеливые и беспокойные слушатели. Денис много читал о великих полководцах-завоевателях и былинных богатырях, но их власть над людьми была совсем другой, насильственной, грубой, построенной на силе и страхе. А эта… Каким же, наверное, умным и знающим, смелым и проницательным должен быть человек, обладающий властью слова!..

В цехе все гремели аплодисменты, когда на платформе снова вырос Влас и, покрывая шумы и крики толпы, громогласно объявил:

— Доклад окончен. Желающие говорить есть? Нету? Тогда митинг…

— Есть желающие! — раздалось в гуще.

Денис замер. Прозвучавший в толпе резкий, почти мальчишеский голос несомненно принадлежал отцу. Неужели отец, никогда не выступавший даже на цеховом собрании, решился говорить на общезаводском митинге, да еще после такой умной речи директора?

— Слово для выступления предоставляется молотобойцу товарищу Луганову! — неуверенно объявил Влас.

Денису казалось, что бункер куда-то уплывает из-под него, а руки, шея, лицо стали ватными. Будто не отцу, а ему, Денису, предстояло сейчас лицом к лицу встретиться со многими сотнями знакомых и незнакомых глаз, ожидающих от него чего-то такого, чего недосказали ни человечек в пальто, ни даже новый директор.

А Савелий Кузьмич уже вскарабкался на платформу, выпрямился, выпятил грудь — совсем коротышка рядом с длинным и тощим Власом — и, не зная, куда девать мешавшие ему руки, ждал, когда прекратятся движение и пересуды собравшихся и люди обратят к нему свои взоры.

Цех замер. Затаил дыхание и Денис, во все глаза следивший за отцом со своего бункера.

— Как есть мы рабочий пролетариат и фронтовые, — начал свою речь Савелий Кузьмич каким-то не своим, чужим голосом, — ишо за революцию с кадетами воевали, то таперича мы в ответе за кажный гвоздь, за нашу советскую власть и все протчее.

Веселый шумок прошелестел где-то по углам цеха — и стих.

Денис, украдкой глянув на стоявших рядом с бункером взрослых, сосредоточенно внимавших оратору, облегченно вздохнул. Савелий Кузьмич оправил душивший его ворот, набрал воздуху и уже продолжал с присущей ему горячностью:

— Вот тут говорят: война! А я так скажу: на хрена она, война, нужна рабочему человеку?

— Правильно! — весело отозвались в цехе.

Толпа задвигалась, зашепталась. Робкие, а затем все более настойчивые одобрительные возгласы и аплодисменты наполнили огромное помещение, захлестнули оратора. Савелий Кузьмич ободрился, прошелся петушком по платформе. Заговорил, не ожидая, пока стихнет шум:

— Ни к чему она, особливо сечас, когда у нас своих бедов под завязку. Вот, к примеру, получку взять. Тот раз три месяца не платили, ноне обратно не плачено — это как? Альбо наши бараки взять. Как жили в их — крыша с дыркой, — так и живем. За что боролись? Кому такая жизня нужна?..