За кулисами "Министерства правды" - [4]

Выяснилась еще одна любопытная деталь: оказывается, непосредственной причиной, вызвавшей столь негативное отношение власти к историко-цензурной тематике, была, как ни странным это может показаться на первый взгляд…. «пражская весна» 1968 г. Своя логика, впрочем, здесь была: началась она именно с отмены цензуры и все дальнейшее, с точки зрения партийных идеологов, было лишь следствием этого акта (колоссальный исторический сдвиг, произошедший в нашей стране за последние 2–3 года, также во многом вызван объявлением гласности в начале перестройки). Вот такой дурной пример и не должен стать заразительным, лучше вообще не провоцировать советского читателя публикациями, вызывающими «вредные» аналогии. Так, например, в 1969 г. мною была написана для «Трудов» института, в котором я работаю, плановая статья «Запрещенные библиографические журналы конца XIX— начала XX в.», но в последний момент она была выброшена. В соответствующих инстанциях редактору этого тома посоветовали «посмотреть на эту статью сквозь призму чешских событий». Редакторы систематически вычеркивали из статей слово «цензура», рекомендуя авторам заменить его каким-либо другим термином. Вместо него в печати стали появляться эвфемизмы типа «регламентация чтения», «контроль за печатным словом» и т. д.: каждый исхитрялся, как только мог. Доходило буквально до курьезов, которыми так богата история российской цензуры. Вот характерный пример: из книги моего учителя Б. В. Банка «Изучение читателей в России (XIX век)» (М., 1969) слово «цензура» вообще было удалено. В одном случае, казалось бы, без него обойтись уже никак было нельзя, поскольку необходимо было сослаться на статью В. В. Стасова «Цензура в царствование императора Николая I»: автор процитировал один из его указов, касающихся «издания и распространения в простом народе книг, направляемых к утверждению наших простолюдинов в добрых нравах и любви к православию, государю и порядку». Но нет, редакция и здесь нашла выход из положения: в примечаниях мы не найдем ни имени автора, ни названия его статьи, а лишь ссылку на источник ее публикации — «Рус. старина, 1903 авг., с. 423». Как рассказывал мне сам автор книги, произошло это помимо его воли и без его разрешения. Из приватных бесед со знакомыми редакторами выяснилось, что издательства получили негласное указание вычеркивать слово «цензура» и как можно меньше печатать работ по этой тематике. Мои друзья и коллеги, занимавшиеся ею, приводили в разговорах со мною немало примеров и курьезов, подобных указанному выше.

Впадали и в другую крайность: редакции так называемых «почвеннических», «патриотических» журналов и альманахов постоянно отказывали авторам в публикации статей и документов по истории царской цензуры под тем предлогом, что они могут бросить тень на дореволюционную историю России, которая представлялась (и представляется) им безоблачной и благостной. К 100-летию А. А. Блока (1980 г.) автор этих строк подготовил для одного такого издания статью «Цензура о раннем Блоке», но она была отклонена под весьма примечательным предлогом⁶. Редактор-составитель блоковского сборника ответил мне в том духе, что, мол, все это крайне интересно, но представляет собой детские игры в сравнении с тем цензурным террором, который воцарился в России после октября 1917 года. Этот миф, имеющий и сейчас хождение в некоторых кругах интеллигенции, впавшей в романтический монархизм, опровергается многими тысячами документов из архива дореволюционной цензуры, письмами и статьями классиков русской литературы. Не всегда, конечно, — были периоды «оттепели» и цензурных послаблений, — но в дореволюционной эпохе (скажем, царствование Николая I, 80-е годы XIX в. и т. д.) были периоды, когда цензура приобретала необычайно жесткий характер.

Конечно, это не означало, что в 1970 — первой половине 80-х гг. вообще не выходили работы по истории дореволюционной цензуры. Князь П. А. Вяземский писал в свое время, что в России есть единственное средство против дурных законов — дурное их исполнение. Кое-что появлялось в академических журналах, вышла даже одна книга, затрагивающая историю цензуры в пушкинскую эпоху (М. И. Гиллельсон и В. Э. Вацуро. Сквозь умственные плотины. М., 1978). Видимо, специального главлитовского циркуляра на сей счет не существовало, а было наше знаменитое анонимное «есть мнение». Многое зависело от самих редакторов и издателей, которые, говоря словами Бориса Пастернака, не все торопились «погибнуть от всеобщей готовности». Но даже в разгар перестройки и гласности, в 1988 г., органы Главлита не разрешили поместить слово «цензура» в сугубо специальном издании, вышедшем тиражом всего в 900 экземпляров, в «Методических рекомендациях историкам советской книги «История книги в СССР. Двадцатые годы». По словам редактора этой книги, В. И. Харламова, с большим трудом удалось уломать эти инстанции, чтобы они разрешили, хотя бы в предельно кратком виде, сформулировать соответствующий параграф: «Правовое регулирование печати. Создание Главлита. Резюме» (и все — другие параграфы занимают порой до целой страницы).