За далью непогоды - [62]

Она все отползала и отползала назад, и странно было, что Бородулин не стоял на подножке, — он пятился, как будто чувствуя пробитый в снегу проход задними скатами, никто не понимал этого маневра, не понимали, как ему это удается, и все почему-то старались нагнуться пониже, увидеть, что делалось у него под колесами, и ждали, ждали, когда же наконец захлебнется, замолкнет почти на комарином писке мотор, лопнет натянутое до последних нервов напряжение и с матюками вылетит он из кабины, трахнет кулаком по утепленному капоту…

— Э-э… — протянул кто-то удивленно. — Да он просто драпанул от нас… Вон уже где!..

Машина Бородулина выползла-таки задним ходом из низинки, вот уже стала видна на взгорбке, как на ладони, даже полоса света просвечивала под скатами, снизу, вот она еще чуть подалась назад, словно сползала с ладони вниз, и все готовы были поверить, что он в самом деле повернет сейчас в Барахсан, но «ЗИЛ» замер, и вздох облегчения вырвался у шоферов: сорвался-таки, заглох! Однако это было мгновение — Бородулин переключил скорость, вывернул руль вправо и дал газ, Это им было слышно. Потом, как в замедленном кино, как во сне, он долго пережевывал скатами, овитыми тяжелыми цепями, снежное крошево глубокой траншеи, пробитой недавно колонной, и, как солдат из окопа, медленно поднимался под их взглядами на снежный бруствер, и, в последний раз буксанув по снежной пыли, врезался передком в целину, точно в масло, и пошел, пошел, подвывая, не переключая скорости, подрезая наст передним бампером, как ножом снегоочистителя. И странно — он забирал все круче, правее, туда, где наросты снега казались всем особенно глубокими и непроходимыми, но чем вершистее взбиралась машина, тем легче был ее ход — это видели все, слышали по мотору, который урчал, довольный, как собака, которой бросили кость. Мотор перестал пищать и зудеть, и то, что видели сейчас трассовики, было похоже на чудо — ведь машина шла целиной легче, чем по колее! Высунулся из своего вагончика Иванецкий, обманутый ровным гулом мотора, — нет, не вертолет, — и, поняв это, тотчас юркнул обратно. А ребята ждали, что Бородулин включит теперь вторую, третью скорость, и… что он там, асфальт, что ли, под снегом нашел?.. Но Алексей, не поддаваясь этому временному чувству легкости, которое он тоже слышал в моторе, забрал метров на двести в сторону и проплыл мимо них, разинувших рты. Не переключая скорости, по верхам, по едва припорошенной тундре, обогнал он колонну, как будто наметив ей ровной стрелой своего следа новое направление, и только тогда на минуту остановился, подумал и — уже до конца испытывая шоферское везенье и счастье — сделал крутой полуразворот, сполз передком в низину, нос к носу с машиной Гиттаулина…

Злой, красный, как рак, вывалился Бородулин из кабины. Круг перед ним чуть пораздвинулся, расступился. И сказал он о том, о чем и позабыли уже все:

— Двадцать три минуты… Маленькое опоздание…

— Ты ас, Бородуля! — первым признал Ромка. — Надо было сразу развернуть колонну задом наперед. Мы бы с тобой уже полтундры пропахали!..

Люди, издерганные до предела несколькими днями напряженной гонки, какая оборачивалась долгими вынужденными простоями, ковыряньем с лопатой в снегу, истощенные понукиваньем Иванецкого, который допекал нудными, правильными от строчки до строчки параграфами инструкций, и даже один вид его саркастически-желчного лица наводил тоску, убитые виной и стыдом из-за того, что не получается у них так, как надо, позабывшие за нервотрепкой, что можно смеяться, петь, хохотать от души, они только сейчас вздохнули по-настоящему, и впервые за эти несколько дней лютый ветер над тундрой показался им сладким и пьянил их, как молодое вино, — и все это пришло к ним с Бородулиным, который стоял сейчас рядом, утирая рукавом со счастливого лица пот, и его слипшиеся волосы слегка подмораживались, так же как и у них, когда, распарившись над сугробом, с плевками втыкали они лопаты в снег. И потом, когда смех кончился, он попросил закурить, и они тоже закурили с ним вместе. О-о, да язык бы вырвали сейчас тому, кто усомнился бы, что с ним они не дойдут! С Бородулей-то?! Хоть до Берлина, — скажи только! И, как застоявшийся жеребец поторапливает ездока, откидывая копытом, так и они, отсмеявшись, натешившись, наудивлявшись, сгрудились возле Бородулина, хлопали его кто по плечу, кто по спине, а кто и в бок колотил, в пузо, ненароком чуть не завалили его в снег, и, давя, одергивали друг друга, осаживали, останавливали и говорили ему: ну, будет, хватит, давай, Алеха, вставай, командуй, аллах небось не забудет нас, пронесет через тундру…

Он наконец встал, отряхнулся. Гладкое, чистое лицо его как бы говорило: ну да ладно, черт с вами, согласен, буду командовать, — а уже сошлась у переносья тугая складка бровей, и опять было понятно им: спуску не дам!.. А-а! Где наша не пропадала — давай, на все согласны!.. В огонь и в воду пошли бы, но тут был снег — пошли в снег.

— Орлы!.. — зычно, как и положено моменту, подал он голос, и орлы подтянулись. — Слушай приказ номер один. Радисту: вызвать вертолет для Иванецкого. Текст, — поискал взглядом Снегирева, — составишь ты, комиссар… Приказ номер два: замыкать колонну поочередно обратным порядком — последний становится предпоследним и так далее. Сменяться через четыре часа. Гиттаулину следовать строго за мной. Предупреждаю заранее: если моя машина выйдет из строя, сажусь на ту, которая идет следом… за гиттаулинской!.. Банкета, — вздохнул, — пока не будет, а ужин со спиртом. Костровой!.. По сто грамм на брата! Иванецкому двести. Привал — через десять километров…