За далью непогоды - [60]

— Посмотреть надо…

— Я и говорю, что посмотрю! Не ждать месяц, пока ты с семинара вернешься! Ведь ты улетаешь…

— А я хотел забыть, — засмеялся Алимушкин. — Ладно, в принципе я не против… Но семинар подождет денек. Летим-ка на трассу вместе!..

Семьдесят четвертый километр, на котором была назначена встреча, представлялся Алимушкину, когда он летел туда с Басовым, скорее недоразумением, какой-то чехардой с цифрами, — уж очень ощутим был скачок после первых трех-четырех дней черепашьего хода отряда по тундре. Может быть, пятьдесят четвертый?! А то что-то многовато успехов для одного Бородулина. Хватило бы и того, что они перестали расставлять вешки!..

Даже по скупым радиограммам первых дней Петр Евсеевич понимал, что люди измотались, устали, а для такого рывка нужны резервы. Откуда они у них?!

Вертолет шел на запад — северо-запад и достаточно низко над тундрой, чтобы видеть на трассе брошенные машины. Они покружили над первой, над второй — никого не было. И то!.. Но вид серо-зеленых железных коробок, обтянутых брезентом, одиноких среди унылого безмолвия тундры, удручал. Как они могли?! Можно было сесть, пожалуй, но что толку, — теперь это забота аварийной бригады, да и то когда наладят зимник…

Облачность неожиданно стала густой, плотной, тучи паслись над самой равниной, пропала видимость.

Пилот запросил у Басова:

— На семьдесят четвертый или пятидесятый, куда пойдем?..

— Но если на семьдесят четвертый, пройдем и пятидесятый?

— При такой видимости легко заплутать, а горючего у нас мало. Неизвестно, сколько кругов сделаем, пока обнаружим их, а еще и до базы дотянуть надо…

— Тогда летим как условились.

Вертолет набрал высоту, но облачность не уменьшилась. Сильный боковой ветер заваливал машину, трясло. Пробирал холод. В сгустившейся темноте легко пройти мимо цепочки машин, и ракет не заметишь.

— Смотрите в иллюминатор! — прокричал Басов молодой докторше. — Ищите вспышки ракет!.. — И сам встал к иллюминатору у другого борта, рядом с Алимушкиным.

Слабые вспышки, похожие на гаснущие огоньки спичек, они обнаружили, если верить приборам, на семьдесят пятом. Пилот опустил машину почти вслепую в точке пересечения коротких, как тире, траекторий. Площадка оказалась удачной — рыхлый снег был неглубоким, — но каково же было удивление вертолетчиков, когда, выпрыгнув, они увидели, что винт всего лишь на ладонь не достает до кузова машины, замыкавшей колонну.

— На волосок, — заметил командир экипажа. — Запросто могли колтыхнуться…

Врач ушла осматривать больного; Басов и Алимушкин, здороваясь с трассовиками, шли вместе с встретившим их Виктором Снегиревым к командирской теплушке. По нескольким фразам, по радостным лицам водителей они почувствовали веселое настроение слегка обросших бородачей, и Петр Евсеевич, улыбаясь отрядникам, похвалил Виктора, заметно взволнованного:

— А вы молодцом, держитесь!.. Бородулин, наверное, после вахты?!

— Да. Он в вагончике ждет.

— Что с Иванецким?! — Это уже Басов, поднимаясь в теплушку, спросил в открытую дверь, и широкоплечий, в рубахе с расстегнутым воротом Бородулин, считая, что вопрос этот к нему, ответил, вставая гостям навстречу:

— А как бульдозер сел, а потом еще две машины бросили — у одной подшипники поплавились, у другой муфта полетела, — так Иванецкий и занемог… — Ухмыльнулся, давая разглядеть себя, первый протянул Басову широкую ладонь. — Здравствуйте, Никита Леонтьевич… Я — Бородулин, Алексей.

— Здравствуйте, Бородулин. Лицо ваше мне знакомо, а близко не знаю… — Приглядываясь к самозваному начальнику трассы, Никита крепко пожал руку. — Ну, что у вас за самостийное управление?! Дела какие?! Рассказывайте, не стесняйтесь! — И посмотрел на Снегирева, мельком на Алимушкина: не слишком ли он круто начал?!

Снегирев покраснел, перевел смущенный взгляд на Бородулина, радушного, но сдержанного при Басове, начеку.

— Ты, комиссар, не тушуйся, — Бородулин натянуто подбодрил Снегирева. — Твоей вины ни в чем нет, выкладывай начальству все, как было! Если зацепишь где, не бойся, Бородулин не слиняет… Только — как было, по правде. Правда — наша общая с тобой трасса, — добавил он заученными, во всяком случае заранее приготовленными, как показалось Алимушкину, словами и сел, замкнувшись, всем своим видом показывая, что он уже не участник беседы, только слушатель.

— Вы, Бородулин, самонадеянный человек, — не удержался, заметил ему Алимушкин.

— Какой есть, — без всякого выражения согласился тот и понукнул Снегирева: — Ну, Витя, валяй, ждут ведь…

— Я с себя начну, — вздохнул Виктор, неловко усаживаясь за деревянный стол напротив Басова. — Я, как видите, теперь комиссар… Но вел я себя с самого начала неправильно, выжидательно, оттого и Иванецкого вовремя не подстраховал. Не сумел…

— По порядку, Виктор, не с середины, — попросил Басов, расстегивая полушубок, и быстро потер переносицу.

Самый молодой в первом десанте, Снегирев и тут был не из старших по возрасту. Отправляя его на зимник, ни Басов, ни Гаврила Пантелеймонович, ни Алимушкин, питавший к Виктору слабость, не сомневались, что закалка первопроходца, напористость и рано обнаружившаяся в нем способность увлекать за собой людей будут здесь как нельзя кстати. Но еще с десанта Алимушкин знал за Снегиревым другую черту, которая подкупала, — безжалостная прямота и искренность, с какой Виктор отзывался о себе. Как и когда он воспитал это качество, не мог бы сказать никто, но он умел признаваться в ошибках не унижаясь, а на это способен не каждый. Может быть, поэтому, понимая, что в двадцать лет ошибки, пожалуй, неизбежны, Алимушкин, глядя на раскрасневшегося Виктора, заранее был готов простить их ему.