За далью непогоды - [57]

Даша помолчала. Едва ли не слово в слово то же сказал отец.

Они давно подошли к ее дому, давно вошли в пустынный подъезд, где не было ветра, где тонко, по-комариному, гудел радиатор батареи и пахло хвойными ветками, забытыми кем-то на подоконнике. Не замечая Дашиного молчания, Алимушкин думал, что признание ее — больше, чем признание ошибок, и что иначе и не могло быть, и не могла не состояться рано или поздно их встреча, и этот вечер, и все, что было и теперь изменилось в нем к Даше или стало яснее, понятней, определеннее. Он пока не знал точно, что же произошло, но с губ его само слетело:

— Дария…

И Даша вздрогнула, понимая, что он не оговорился, он как бы дарил ей имя, выражавшее и ласку, и нежность, и уважение, и еще что-то, что было только его, Алимушкино, для нее.

— Дария, — повторил он смелее, — вы сами не знаете, какая вы!..

Он протянул руку, было коснулся уже ее волос, но Даша залилась краской и вдруг побежала, стуча каблучками, по лестнице.

— Даша! — окликнул он растерянно. — Приезжайте! Обязательно приезжайте на Аниву… Я буду ждать!

Она ответила ему оттуда, сверху, но эхо в лестничных проемах смешало звуки, он разобрал только свою фамилию, и понял, что Даша приедет. Да, приедет… Иначе бы она не засмеялась так весело, смущенно и, как показалось ему, счастливо.

На Аниву Алимушкин улетел с легким сердцем. И будущее, каким бы трудным оно ни было, его не страшило.

Говоря об Истории, о трудном пути народов, мы справедливо называем историческими такие события, которые долгое время остаются поучительными для множества людей. Дела наши и прожитые нами дни неминуемо уходят из настоящего в прошлое, и все же, если не все они будут преданы забвению, то е́сть, значит, в этом некая закономерность, в том, что и привычная, повторяемая изо дня в день работа, не отмеченная сегодня особым признанием, завтра будет оценена иначе, выше, а значительность ее определится вполне лишь по удалении от нас на достаточное расстояние времени. Закономерность эта определяется смыслом бытия, целью человеческой деятельности, и, конечно, прав был М. В. Ломоносов, когда писал:

«Велико есть дело смертными и преходящими трудами дать бессмертие множеству народа, соблюсти похвальных дел должную славу и, пренося минувшие деяния в потомство и в глубокую вечность, соединить тех, которых натура долготою времени разделила».

Бывало, что стройку лихорадило, но барахсанцы не любили этого слова. После того, как десант высадился на Аниве, привязался к местности, требовалось расширить плацдарм. Необходимость заставляла срочно строить жилье, прокладывать дороги, закладывать фундаменты подсобных предприятий, подготавливать фронт работ под основные сооружения, и чтобы управиться со всем этим в короткое полярное лето, приходилось ужесточать графики. Рабочий день увеличивался не на час или два, а до предела человеческих возможностей. Надо было — и инженеры, мастера, прорабы и экскаваторщики, бульдозеристы и шоферы — все становились на время грузчиками, каменщиками, землекопами, плотниками или лесорубами, но с задачей справлялись.

Сложнее оказалось проложить от Барахсана зимник к устью Анивы — тут все решалось не числом, а уменьем, опытом полярных походов, которого у барахсанцев не было. Большегрузные суда уже не проходили по обмелевшей с середины лета Аниве к Порогу. Ждать очередной навигации — значило остаться на зиму без техники, стройматериалов, топлива и продовольствия. От гвоздя до почтовой марки Барахсан получал все с материка. И если авиация еще могла снабжать город продовольствием, то переправлять по воздуху громоздкое оборудование было не только дорого и рискованно, но зачастую и невозможно. После обсуждения нескольких вариантов строители сошлись на одном: пока идет навигация на Енисее, грузы для Барахсана сгружать в устье Анивы. Зимой, как установится наст, пробить к устью зимник.

Облетая в конце лета будущую трассу на самолете, Басов и Алимушкин не могли избавиться от ощущения тревоги при взгляде на лысые, глинистого цвета взгорки, перерезанные извилистым кружевом многочисленных ручьев. Но чувство опасности несколько притуплялось с большой высоты — тундра спокойно поблескивала озерами, овраги и балки не так уж и пугали крутизной склонов, ручьи тоже. В конце концов, думалось им, ручьи перемерзнут, а снег заровняет берега. Чем выше, тем обозримее была даль, и тем короче, а стало быть, и легче, казался прямой путь от Барахсана к устью, и если бы в тот момент у них под рукой оказалась необходимая техника, они двинули бы ее хоть завтра… Две с лишним сотни километров представлялись по здешним масштабам незначительным расстоянием.

Считалось бесспорным, что трасса, прямая, как стрела, пройдет по правому берегу, почти наполовину сокращая расстояние, если сравнивать с ледовой дорогой по Аниве. Выгода в расстоянии была особенно важной, так как сулила прямой выигрыш во времени. К тому же по тундре машины можно пустить недели за две до ледостава на реке. На прокладку зимника шли в основном водители-добровольцы, — состав отряда утверждался по рекомендации комитета комсомола, но Басов предупредил Силина как главного механика: