За далью непогоды - [53]

Он поднялся и, приоткрыв дверь, грозно кликнул:

— Даша?!

Она отозвалась издалека приглушенным: «А-у-у?!», и Малышев сменил гнев на милость:

— Приготовь нам чайку… Или кофе? — спросил Алимушкина.

— Лучше чай.

— Тогда чай нам, Даша! А заварку ты не забыла?!

— Принесла, принесла… Уже наливаю!

Малышев потрепал бородку, задумчиво прошелся, скользя валенками по паркету, мимо стеллажей с книгами, постоял у карты Союза, и Алимушкин будто только теперь увидел по-настоящему кабинет — с книгами, с голубой картой рек на стене, с массивным дубовым столом у окна напротив, заваленным рукописями, журналами, папками, гора чертежей, ка́лек была сложена на полу за столом — и подумал, как нелепо выглядел он со своим рассказом, сходным с этой натурой… Его счастье, если Малышев не обидчив.

— Я вот думаю, думаю, — спокойно говорил между тем Тихон Светозарович, — и никак не могу в толк взять: откуда такая необыкновенная легкость в мыслях?! — И пояснил: — Иногда мне кажется, что мо́лодежь сегодняшняя готова осмеять не только науку, а и все человечество… И посмотрите: пресса, кино, радио как представляют ученого?.. Этакий полуспортсмен-полутурист с гитарой и бакенбардами… Книги?.. Хе, старый пережиток! Не водятся. Теперь у него и библиотеки-то нет. Вон в читалке их навалом… А магнитофон держит, несколько пленок с твистами — это, надо полагать, для вдохновения!.. Не для отдохновения, нет, потому как трудов праведных не знает. На работе вольная птица, заявляется, чтобы поразить аудиторию гениальным открытием, родившимся в очередном кругосветном круизе… Гений входит. С поклоном. Снимает черные очки. Пишет на доске формулу, и дело в шляпе. Дарит улыбку. Аплодисменты почитателей и треск блицев. Снова очки, и — па-ашел себе дальше, опять прожигать жизнь!.. А?! Как, Петр Евсеевич, отчего все это?

— Я не согласен, — возразил Алимушкин, — вы преувеличиваете, Тихон Светозарович. Это ведь, в сущности, шарлатанство, а когда его не было?

— Не слишком-то вы меня утешили…

— Ну, отчего же! Смотрите, сколько у нас школ для одаренных детей. Смена!..

— Школы? Вы говорите о школах для детей одаренных родителей?!

Алимушкин засмеялся, признав, что и тут старик положил его на лопатки.

— Он еще и читать не научился, — ворчал Малышев, — а уже в очереди в школу гениев… А где-нибудь бегают в сельскую десятилетку обыкновенные Кулибины, Нартовы, Ломоносовы… Вот вернутся из армии, пойдут на завод, если удастся — заочно в науку… А что им еще остается?! Они же не сдавали свои пеленки на предмет определения одаренности…

— Вы противоречите себе, Тихон Светозарович. Басов из деревни, а ведь он у вас не один!

— Конечно, противоречу! — довольный, ухмыльнулся старик. — Но только потому, чтобы о таких чернорабочих в науке, как ваш покорный слуга — я, правда, уже стар для подобных шуток, — но о таких, как Басов, не говорили во всеуслышанье, что они ни на что, кроме как на честный труд, не способны. Вот вам и парадокс!.. Вот вам и «белые воротнички»!..

— А как сам Басов?

— А вы хотите во всем полной определенности?! — вопросом на вопрос ответил Малышев.

— Ну, если это возможно…

Малышев грустно улыбнулся. В этом молодом (он мог назвать так Алимушкина) человеке, безусловно не поэте и не мечтателе, преобладал практицизм, качество само по себе не плохое и не хорошее — все зависит скорее от сферы деятельности. Будущего парторга интересовало его точное мненье о Басове. Но разве можно несколькими словами исчерпать человека, когда гораздо более простые явления не укладываются вполне и в сложные объяснения!..

— Видите ли, — сказал Малышев, — есть проблемы сложнее, чем проблема технической революции. Проблема жизни, мира… Военный потенциал — лишь побочное условие мирного баланса, а само сосуществование определяется борьбой философий. Я все это к тому, что нельзя ограничивать человека рамками узкой профессиональной деятельности…

— Кто в кони пошел, тот и воду вози?

— Да! Человек должен широко мыслить! Нельзя забывать, что идеи развивают и технику, и философию!..

— Мне показалось, — признался Алимушкин, — судьба его в чем-то сложилась неудачно…

— Наоборот! Это меня мотало из чистой эмпирики в такие дебри, что если бы не Кржижановский, не знаю, как бы и уцелел… Знаете, отчего все?! А искал!.. Не точку опоры, нет, а точку приложения сил, потому что однажды — вещуньина с похвал вскружилась голова!.. И вот за что благодарен Глебу: он меня возьмет да и ссадит именем партии с небес на землю. Работай, строй! Канал нужен, плотина нужна, комбинат… А Басова с его дорожки теперь не собьешь. Но ведь сбивают, вот что странно!.. Скажите, — вдруг изменил он разговор, — вы сами, Петр Евсеевич, только руководить или и делать что-то умеете, так сказать, своими руками?

— Умею, — улыбнувшись, просто ответил Алимушкин и рассказал о себе. Работал каменщиком, прорабом, окончил вечерний институт…

— Значит, мастерок? Хорошо! Не боитесь, что вас куда-нибудь переманят?

— Нет.

— А то вот, представьте, была у меня на днях делегатка, — сощурившись, усмехнулся он, как бы давая Алимушкину время угадать, кто, какая делегатка. — Представьте, жена Никиты!.. Воспользовалась, что он сейчас далеко — на Кольском, на Серебрянке каскад строит… А Елена Ильинична у него истая москвичка, туда, разумеется, не захотела и, знаете, гидролог — гидролог, а такую дипломатию развела, что я чуть последних волос не лишился от переживаний. Вы, говорит, черт старый, влияете на Никиту. Отругайте как следует, чтобы немедленно за докторскую садился… А с чем, спрашиваю, он сядет? А это, говорит, не важно, с чем, важно — где!.. Ну, и где же?! А хоть бы, говорит, на кафедре, на вашем месте. Вам, мол, уже все равно, а ему стартовая площадка нужна. А если нет?! Ну, так я его в институт электромеханики устрою, только бы мне его сюда заполучить… Ну, я говорю, дудки! Нет, я, конечно, так не сказал, а слово дал, что переведу Басова с Серебрянки, только скрыл пока — куда! Кстати, вы, Петр Евсеевич, женаты? Не потянут вас завтра с Анивы? Может, лучше и не связываться, пока по рукам не ударили?..