За далью непогоды - [48]

И ей вспомнилось, что вчера, дома, когда сидели они за столом, отмечая ее приезд, назначение Басова и Гатилина, точно такой же луч прошел по комнате, и она тогда успела проследить взгляд Никиты, встретившийся на противоположном конце стола с настороженным, вопросительным взглядом Анки…

Случилось это после того, как пьяненький уже Коростылев, дурачась, позавидовал Басову — такая женка!.. Однако, польщенная, она потянулась и потрепала Никиту за гриву, приткнула его голову к себе и побледнела, чувствуя его неподатливость, упругое сопротивление мышц. Он втянул голову в плечи — она уже отпустила, надеясь, что никто не заметил, не понял, даже и сам Никита, но он упорно смотрел в одну точку, глаза в глаза с Анкой.

— Здравствуйте, Лена! — с моста весело крикнула Анка и засмеялась, помахала рукой. Повернулась, побежала по качающемуся настилу на тот берег.

— Куда вы? — спросила Елена, когда Никита подошел к ней.

— На сопку. Пойдем с нами!.. Посмотрим место под телевышку, а то не успеем смонтировать к Дню строителя.

— Вы вдвоем, да?!

— Ты что, Ленк!.. Там, — он уже хохотал над ее ревностью, показывая головой на противоположный берег, — вездеход ждет… Пять человек, ты шестая… Ну, как женщина, ты, конечно, будешь первая, вне конкуренции!.. Идем, ждут.

— Не-ет, — отказалась она, краснея.

Он не понял.

— Вот так, да?! — Она зацепила на груди и чуть оттопырила платье, и Никита увидел, что она без всего там… Подумала, чего стоит ему сейчас удержаться и не поцеловать ее прохладную грудь. А что?! Она бы позволила!.. Да то, что он знал, не в пример ей, что у моста они как на ладони видны строителям и правого, и левого берега… Что к Басову жена приехала, известно всему Барахсану.

…Елена не спрашивала лишнего, она больше приглядывалась и хорошо помнила, как пришел к Никите прораб, стал жаловаться, что на том месте, где намечалось, ставить телевышку нельзя — там скальной подошвы и в помине нет, — «копаем-копаем, конца не видно, подсыпка вся как в прорву. Жижа прет…».

— Ну и что? — спросил Басов.

— Да мы там пониже уступчик нашли, может, там и зацементируем фундамент?

— Одарченко знает?

— Да.

— Что «да»?..

— Сказала: «Копайте на старом месте, бутите…»

— Делайте, как сказала Одарченко. Все.

Откуда такая уверенность в непогрешимости Анки?! Мало ли, что она толковый инженер, по словам многих, и что из первого десанта, но ведь Никита находил нужным спорить с Коростылевым, Гатилиным, да и другими…

— Видишь ли, — засмеялся он, — женщина, если ей доверяют, ошибается крайне редко. Как за рулем.

— Ко мне это не относится?

— Конечно, нет. Ты — клубок сплошных противоречий…

«Чушь, — подумала она. — Просто настоящие женщины не способны на самоотречение. Этому мешала и будет мешать биологическая функция, заложенная в их натуре, в самом их естестве. Активные же всегда чем-то неудовлетворены и тем, конечно, опаснее…»

И, может быть, оттого, что Никита не скрывал своего восхищения Анкой, Елена обращала внимание на мелочи, которым раньше не придала бы значения. Ее, например, задевало, что Анка бывает каждое утро на летучках у главного инженера, присутствует на планерках и техсоветах у Гатилина, куда ее лично приглашали редко, и на партсобраниях, на месткомах, парткомах Анка всегда с Басовым, и в клубе, и там и сям, и даже когда Басов с Гатилиным едут к нганасанам, Анка тоже с ними… И не было, не было веских оснований для ревности, но это только усиливало ее подозрительность. От переживаний что-то изменилось в душе Елены, перегорела какая-то струнка, и мир виделся уже иным, хотя на людях она оставалась по-прежнему энергичной, занятой по горло делами, так что молоденькие девчонки, сплошь вчерашние десятиклассницы, работавшие на метеостанции, чувствовали между собой и Еленой известную дистанцию и с плохо скрытой старательностью пытались подражать ей в манере держаться, высоко подняв голову, в умении выговаривать неприятные вещи ровным, спокойным голосом или «изничтожать» собеседника надменно-презрительным взглядом. Этот невинный разврат не трогал и не забавлял Елену, как прежде, — пусть думают, что так она покорила Басова…

Ей часто приходилось оставаться дома одной, особенно по утрам. Никита вставал и уходил всегда затемно, и она, просыпаясь обычно с хлопком двери за ним, тягостно переживала именно эти первые минуты одиночества, жадно вслушиваясь в затихающий шорох его шагов сначала по лестнице, потом по асфальту. Неясный, безотчетный страх пронизывал ее, как в детстве, и казалось, что эта ночь, окатившая полмира, и одиночество ее в ночи никогда не кончатся. Ни звука… Наверное, думала она, для людей в сурдокамере испытание тишиной придумали специально, как самое ужасное и невыносимое… Но ей-то за что, за какие грехи мука?!

Зеленый свет торшера у изголовья да шорох разрядов из динамика включенного радиоприемника успокаивали ее.

Часто ночами, когда Никита работал, допоздна засиживаясь в своей комнате, она, босая, с распущенными по плечам волосами, подходила к его двери, но, взявшись за ручку, останавливала себя. Слышала, как шелестит он бумагой, и замирала, когда Никита сердито швырял там то карандаш, то логарифмическую линейку, и поспешно напускала на себя приветливую улыбку — ждала, вот выйдет сейчас… Хотела, чтобы Никита обнял ее, пахнущую хвойным экстрактом после вечерней ванны, а она бы дурашливо отбивалась потом от его сильных объятий и уступала ему, слабостью своей сглаживая упреки, обиды… В такие минуты она чувствовала себя и сильной, и великодушной и верила, что она для него дороже любых плотин и всего на свете. Да и что оно все по сравнению с ее страданием и желаньями?!