За далью непогоды - [47]

Из сумрака вертолетной кабины Елена видела, как сдержанно поздоровались Басов и ее попутчик, коротко, оценивающе оглядели друг друга и уж потом ударили по рукам. Их сразу обступили…

А Никита не изменился. На нем были черные очки от солнца, — только их, пожалуй, и не мог он терпеть раньше, — а в остальном — как прежде: строгого покроя костюм, черный, как и шляпа к нему, белая сорочка с неизменным галстуком. Та же подтянутость, выправка. Но по тому, как правильно, не топорщась, уложен галстук, по тому, как крахмальная белизна и глажка сорочки выдавали женскую руку, Елена поняла, что Никита тут не обижен вниманием…

Мимо Елены шагнул недовольный пилот. Молча достал из багажника стремянку, прицепил к бортику открытого люка, молча посмотрел на Елену. Она поблагодарила его и спустилась на землю.

Кажется, она приготовила для Никиты специальную фразу. «Я думала, — скажет она, смеясь, — ты встретишь меня выводком юных Никитичей!..» Но все получилось не так, пошло кувырком, и даже не Никита заметил ее первым. Юная сама, в коротком платье, броская смуглой своей красотой, она вдруг очутилась в окружении незнакомых мужчин, принявших ее за жену Гатилина. И не знала, что Анка, улучив минуту, шепнула Басову: «Не забудь поздороваться с женой Гатилина, неудобно ведь!..» Он резко повернулся, и, ничего не понимая, смотрел на Елену, тоже оторопевшую.

— Да вы что?! — крикнул он. — Это же моя жена!.. Ленка?!

— Откуда ты знаешь, что твоя?! — хмыкнув, спросил Силин. — Может, была!

Гатилин, качая головой, под общий хохот сказал Никите:

— Что-что, а жен мы поделим…

Все остальное смутно вставало перед Еленой — и дорога, и крутые террасы берегов, и катер, которым они переправлялись, — словно это было сквозь сон, и только Анива удивила ее, — сорвавшись с Порога, белопенные гривы бились, как свадебная фата, зацепившаяся лентой за камни… Потом Елена видела барахсанские улицы, шуршал под колесами асфальт, а вокруг были только деревья — ели, лиственницы и заросли дикого кустарника; в просветах, на перекрестках — дома с широкими окнами. Это напоминало зеленый дачный поселок под Москвой, а вовсе не город строителей за Полярным кругом…

Июль — самый разгар полярного лета. Теплое марево белых ночей окутывало обширную, как степь, равнину тундры. Отяжеленные сочной зеленью, покойно дремали под Барахсаном леса. Темнели таинственным сумраком сопки. Над Анивой, над плесом, полнившимся перекатной — с порогов — волной, клубился зыбкий туман. И далеко слышен был пугливый спросонья перепелиный бой.

Елена запомнила эту первую ночь на Аниве.

Легкий хмель «Северного сияния» — шампанского, смешанного с коньяком, — дурманил голову. Елена склонялась над Никитой и черными прядями распущенных, скользящих из рук в руки волос щекотала его лицо, шею, и смеялась, касаясь влажными губами мочки его уха, и вдруг замирала, и тогда жадно вздрагивали, как у молодой кобылицы, трепетные ноздри, ловя полузабытые полынные запахи его тела. Какие-то невнятные слова слетали с губ, и когда уже не стало сил, чтобы развести переплетенные руки, уже в полудреме он прошептал ей: «Ленка, а ты обязательно роди девочку, ладно?!» — она съежилась, и кожа ее похолодела, как трава от росы, — притворилась спящей…

Разбудила ее предутренняя прохлада. Никиты не было, но тело еще хранило его тепло. Кажется, он предупреждал, что уйдет рано… Прикрыв руками грудь, высунулась из окна. Широкая улица отливала сиренью отраженного неба по накатанному недавно асфальту. Вдалеке, в спортивной белой рубашке, уходил к Аниве Никита. Она хотела крикнуть ему, но тут посмотрела на себя и отпрянула от окна.

Просунула голову в платье, босоножки на ноги и, оправляя себя на ходу, на ходу скручивая в узел волосы, благо приколки незнамо когда и как очутились в зубах, выбежала за ним. Озорство погони скоро сменилось боязнью потерять его из виду — Никита вдруг свернул в лес, и она не сразу догадалась, что тропа там делает поворот.

Елена увидела его снова, когда вышла к скале Братства, а Никита уже спустился к Порогу.

С ревом катилась внизу Анива. Река взмывала, чтобы проскочить, пролететь на едином дыхании обрывистый порог, но сил не хватало. Сизое исполинское крыло ее надламывалось и, ударившись раз о камни, волочилось, трепалось и билось, влекомое в водоворот, — лишь рыхлые клочья пены всплывали за перекатом и неслись дальше, похожие на белые с синим отливом перья… Узкий деревянный мостик, точно гамак, покачиваясь, висел над потоком. На середине моста стояла девушка. Что-то знакомое показалось Елене в ее тонкой, перетянутой в талии брючным ремнем фигуре; а та уже махала рукой Никите, что-то кричала ему, но слов было не разобрать.

Никита ступил на мост, и тот начал прогибаться под его шагами, как гусеница. Еще немного — и Анива достанет его заостренным гребнем, полоснет по ниткам тросов.

— Ники-и-и-та-а!.. — закричала Елена.

Она бежала вниз и была уже близко от них. Ветер вдруг подцепил подол ее платья, она успела прихватить его и остановилась. Никита оглянулся. И когда он смотрел на нее, он и Анка — теперь Елена узнала ее, — в это мгновение тонкий слепящий луч прошел на уровне их глаз, и Елена не сразу поняла, что это медная жила, натянутая над мостом для страховки, сверкнула при свете взошедшего с реки солнца.