За далью непогоды - [45]

Малышев усталым жестом указал на карту на стене, и только теперь Никита увидел красные пунктирные линии вдоль побережья Ледовитого океана. Раньше их не было здесь!.. Он подошел к карте, чувствуя, как тревожно стало ему от мысли, что  э т о  уже существует.

…Перед ним открывалась перспектива, о которой думал и сам он, и Малышев говорил как о далекой мечте. Слушатели малышевских лекций — студенты, аспиранты, молодые ученые, любившие Малышева за преданность своей идее, подтрунивавшие слегка над стариком, но и завидовавшие его увлеченности, страсти, с какой обосновывал он и развивал новые аспекты проблемы, еще далекой от нынешнего дня, — все они, аплодируя Малышеву, считали себя людьми трезвыми и расчетливыми, каждый жаждал и стремился к конкретному делу, вполне осязаемому, ощутимому. И, может быть, лучше их самих, своих молодых коллег, Малышев понимал, что нельзя осуждать и обижаться на них, когда сердца их захватывал гигантизм плотин и морей, вскипавших в Сибири, когда было кому поклоняться, — тому же Андрею Бочкину, овеянному легендами, который железной хваткой своей покорил едва ли не дюжину богатырских рек, — да полно, только ли Бочкин! А Семен Калижнюк?! Человек отчаянной смелости, выдержки, прозорливости, первый директор Вахшской ГЭС, приступивший к строительству в то время, когда планы и проекты еще обсуждались и утрясались в верхах. И если бы Семен опустил руки, отступил на шаг, неизвестно, какая судьба постигла бы непокорный Вахш… Лучше учеников понимал Малышев, что Заполярью нужна своя школа. Он бы и сам засучив рукава возглавил ее, но жизнь нельзя прожить дважды, — его время ушло на посев, семена брошены и единственное, что он мог, — дожидаться всходов, увидеть, как хотя бы один из многих взорлил на крыльях его мечты. И это желание, по-стариковски горячее, все-таки опережало явь. Ему мало было видеть в Басове просто ученого, он хотел видеть его Строителем, и, чтобы не испортить до времени прекрасную заготовку, надо было швырнуть Никиту в самое пекло. Нельзя стать серьезным организатором, не зная, как пахнет, какой ценой достается строителям и покорителям их хлеб. Но для этого мало было одного желания Малышева! Выбирать путь — ему, Басову…

Вприщур, скрывая волнение, наблюдал сейчас Тихон Светозарович за Никитой, стоявшим у карты, и видел, как запунцовели его щеки, выдались вперед резкие скулы, обтянутые гладкой кожей; Малышев даже различал, как билась на виске у Никиты синяя жилка, но недоступны были чувства и мысли Никиты, и постичь их не могла помочь Малышеву вся его мудрость. Как ничтожна она в сравнении с этим желанием!..

Никита почувствовал, что старик напрягся при его приближении к карте. Краем сознания он удивился этому, но скоро забыл все — он цеплялся взглядом за красные зерна пунктирных строк, обежавших пустынный, не обжитый названиями верх карты с запада на восток. И не смущало Никиту, что годы и годы, возможно, десятилетия отделяли замысел от воплощения, — он не мог и не хотел думать об этом, он искал — по всему необъятному Северу — то место, точку, тот тригонометрический знак, к которому должен привязать свою судьбу!..

Бледный, он обернулся к Малышеву:

— Что делать, Тихон Светозарович?..

— Работать, Никита Леонтьевич, что же еще!.. Проект — твой, и твой проект может оказаться одной из опорных точек. Скорее всего это будет на Аниве…

— Когда я смогу…

Малышев не дал ему закончить:

— Не быстро, не так быстро… На Севере уже немало сделано, и теперь кое-что делается, сам знаешь. Вот любопытные довольно вертушки задуманы на Вороньей… Ручеек, а крутить будет две станции, и вертушки солидные. А?! Это на Кольском! Там славный народ…

«Хватит ли сил, — между тем спрашивал себя Никита, — чтобы осуществить малышевское дело сполна?..» Проще простого сейчас отказаться. Но никогда и нигде, сколько помнит, он не был сезонником. И нельзя браться за такую работу и оставлять лазейку, — будет ли то прихоть жены или собственная слабость, — чтобы улизнуть потом в случае неудачи. Создание энергокольца требовало полной самоотдачи, громаднейшего напряжения ума, воли, физических сил, может быть — всей жизни. Тут, без преувеличения, намечалась работа исполинская, и чем обстоятельнее взвешивал все Никита, тем яснее становилось, что знания его будут нужны при сооружении первенца системы на неведомой пока Аниве.

…Спустя несколько дней Басов уехал сменным инженером на Колу, — Елена провожала его, уверенная, что он вернется месяца через два-три. Лишь Тихон Светозарович знал, что из таких поездок не возвращаются иногда годами. Скрепя сердце он честно предупредил Никиту:

— Будь готов к этому… А вообще-то, когда я был инженером… — И вздохнул. — Это были мои лучшие годы. Но ведь и было это давно, на заре туманной юности…

Почти два года проработал Басов на Серебрянском каскаде, когда Малышев срочной телеграммой вызвал его в Москву, чтобы Никита вместе с Алимушкиным занялся формированием Анивской экспедиции. При желании весь этот год Никита мог провести дома, но уже через месяц он вылетел с перводесантниками на Аниву. Елена и тут пыталась отговорить его, угрожала разрывом, но странное дело — то ли в ее доводах и в желании непременно оставить мужа в Москве не было уже прежней страсти, убежденности, и потому она спорила с ним вяло, с каким-то внутренним надрывом в себе, который опасалась обнаружить, то ли сам Никита так изменился, что терзания и вся логика рассуждений Елены казались ему несерьезными, не сто́ящими внимания. Она это конечно же легко почувствовала.