За далью непогоды - [36]

После парткома, одобрившего идею Басова, Вася Коростылев с грустным сомнением заметил:

— Все в наших руках, а руки у смежников…

— Зря ты так думаешь, — возразил Алимушкин. — Есть же у людей совесть!.. Главк нас поддержит, не сомневаюсь. За такую инициативу и Гатилин горой встанет, пусть только разберется не спеша, вникнет… А смежники… Вызовем их на соревнование, заключим договора, пригласим к нам, пусть сами смотрят. Не верю, не может быть, чтобы не поняли. Ты что, такое дело!.. А поймут — значит помогут.

По домам расходились за полночь. Никита, утомленный, какой-то поникший после бурного обсуждения, вяло подал Алимушкину руку. Петр Евсеевич задержал ее в своей, участливо спросил:

— Чего ты теперь тужишь, о чем?! Вот утрясут проект, дадут «добро», тогда за голову схватишься, а сейчас рано.

Басов сдержанно вздохнул:

— Да я не о том, Петр…

— О чем же?

— Так…

— Ну, смотри…

— Дал бы ты мне, Алимушкин, отпуск!.. Я бы поехал к себе в деревню, мост там поставил, а то в половодье в райцентр не добраться. Хорошо мужикам на тракторе, шпарят в объезд, а…

— А бабы с девками вброд?!

— Да нет, — нахмурился Никита. — Просто давно мать не видал… — И замолчал.

Ну вот… Вот как! А Алимушкин думал, что Никита на седьмом небе от радости… Эх, что бы и в самом деле послать его домой вместе с бригадой, да хоть бы с одним Лехой Дрылем. Они бы там такой мост соорудили!.. Да не волен в том. А мост этот, может, не с райцентром — с пуповиной связан, а все некогда нам, не думаем об этом…

Упрек этот, невольно и неожиданно обращенный к самому себе, несколько смутил Алимушкина. И Петру Евсеевичу едва ли не впервые подумалось тогда, что люди, даже такие сильные, как, например, Басов, тоже нуждаются в защите и утешении. Но думать так было странно, непривычно. Его мысль как бы расходилась с общепринятым на Аниве представлением о фигуре энергичного главного инженера.

Никто не сомневался, что при своей настойчивости Басов всегда постоит за себя. За дело, решил Алимушкин, да, постоит, а за себя — вряд ли… Слишком незащищенной и застенчивой казались Алимушкину та душевная нежность и мягкость Никиты, что на миг приоткрылась ему в нем в тот вечер.

Со временем все больше испытывая в себе жажду понимания и сближения с разными людьми, с удовольствием подчиняясь этой потребности, даже необходимости, ибо в этом видел Алимушкин одну из непременных обязанностей коммуниста, тем более партийного секретаря, он с радостным удивлением обнаружил, что и к нему тоже тянутся строители. Каким же он должен быть, чтобы тяга эта никогда не ослабла?!

«Я не молод уже, — думал Петр Евсеевич, как бы учитывая при этом все сделанное им, совершенное, и то, что еще предстояло сделать на стройке, — но почему же я испытываю иногда растерянность перед множеством функционеров от должности, что стоят на страже чужой мысли, как церберы? Если это трусость, то в ней, как и в активности всяких приспособленцев, как и в тупости торжествующего невежества, серьезная опасность, угрожающая сегодня делу нашей революции, научно-технической. Лишенных призвания, чести, совести, привязанных только к своей должности, а не к делу — таких функционеров узнать нелегко. У них не одинаковое обличье, разный образовательный ценз, разное положение и разные должности, но у них одинаковая суть. Это категория людей, которые, попросту говоря, сами не могут и другим не дают, словно собака на сене. Не дай бог, чтобы кто-то в чем-то оказался лучше их, — затравят при первой возможности. И я знаю, почему думаю об этом. Прежде мне нужды не было выходить из привычного круга: проект — дом, прораб — рабочие, план — будь добр, голубчик, к сроку… Прежде я был не то что пассивен абсолютно, но не касался задач крупного государственного масштаба, и иная ответственность лежала на мне. Да, мне приходилось проявлять инициативу, но лишь на рядовых объектах, лишь в пределах месячной или квартальной производственной нормы — это как закон. Перспектива, связанная с интересами масс, была сужена для меня предельно, в нее, как в узкую щель, не то что мысль, а и взгляд продирался с трудом и не дальше месячных показателей. Где уж там было видеть и думать о надолбах на пути прогресса, вставших перед нами здесь, хотя бы и в связи с басовским проектом… Нет, я не каюсь, я с ужасом думаю о губительной силе дурных привычек, о самой страшной из них — невзыскательности человека, нетребовательности к себе и другим, о рутине мысли, в конце концов!.. План планом, но душу надо вкладывать в работу, гореть, отстаивать правое дело решительно и до конца, — это, может быть, и есть творчество, которому Анива дает толчок. И в чем Никита прав безусловно — здесь есть возможность избегать стереотипного подхода как к человеческим проблемам, так и к проблемам техники, производства. Здесь не должно быть только малодушия…»

Среди прочих дел в планах Алимушкина на сегодня, в день перед перекрытием, оставался разговор с Одарченко и экскаваторщиком и шофером Романом Гиттаулиным. На парткоме поддержали предложение провести символическое покорение Анивы. Первый камень с надписью «Покорись, Анива!» поручали сбросить Гиттаулину, и Алимушкин, зная его почти стыдливую скромность, попросил Анку Одарченко прежде переговорить с ним — для Романа Анкино мнение могло оказаться важнее многих доводов Алимушкина.