За далью непогоды - [33]

Странно, однако, не это. Странно то, что сам Алимушкин находился в таком положении и в таких отношениях со всеми, когда он словно бы не имел права на личную обиду. А признать это — значило либо согласиться с собственной исключительностью, что претило ему, либо принять такую норму поведения, которая соответствовала бы представлениям людей о нем. Он же был для них прежде всего парторг. От него требовалась личная беспристрастность ко всем и в то же время пристрастие неизмеримо большее, чем то, какое он мог бы позволить себе просто как человек, не обремененный сознанием партийной ответственности не только за успешный исход строительства, но и за правильные, нравственно чистые взаимоотношения строителей в коллективе. Он должен был быть справедливым ко всем в той мере, какой требовала от него, коммуниста, партийная этика и совесть.

Все это, в минуты спокойного размышления казавшееся ему ясным и несложным, на деле оборачивалось тяжестью принятия решений, от которых зависели и производственные графики, и человеческие судьбы, а иные из решений к тому же, правильные они или нет, исправить было невозможно…

Басовская обида, когда Петр Евсеевич спросил его, верный ли выбор сделал для себя Никита, приехав на Аниву, понятна и, в общем, простительна на той поре их отношений. Но ведь не один Басов был рядом с Алимушкиным. К нему обращались десятки людей — к каждому требовался свой подход. И кто скажет теперь Алимушкину, не ошибся ли он, например, когда дал согласие на участие в экспедиции Виктора Снегирева?!

Москвич, комсомолец, Снегирев был самый молодой в десанте. В шутку ребята начали называть его «сыном десанта» — Анка Одарченко с ласковой усмешкой поправила их: «Сынок!..» Она думала, что Снегирев не слышит ее, а он как раз вошел в палатку и вспыхнул от ее слов, точно роза. В его лице, несмотря на упрямую складку нарочито сдвинутых бровей, было всегда что-то нежное, почти детское, и оттого малейшая перемена чувств, настроения отражались на нем, даже если Виктор старался выглядеть независимым и невозмутимым. При его появлении юмористы сразу переводили разговор на другое, так как уже подмечено было, что Снегирек болезненно переживает любые насмешки над собой. Но он молчал, только деликатно кашлял в кулак.

Виктор окончил техникум связи, хорошо знал радиодело, имел водительские права. Перед Анивой он работал старшим оператором на коммутаторе кондитерской фабрики. В организации сто восемьдесят девчат, кажется, а он один-единственный парень среди них, и они, конечно, с радостью избрали его комсоргом. Как он ладил с ними?! А ведь ладил! Только вот однажды, после объявления комсомольского призыва на стройки Сибири, Виктору на собрании прислали записку в президиум: что же ты, комсорг, других агитируешь, путевочками размахиваешь, а сам?..

Он в райком, а ему — ты нам здесь нужен… Ну, у парня самолюбие задето, разве удержишь! Дошел до цекамола, где как раз формировался анивский десант, нашел Басова: возьмите!.. Никита на Алимушкина смотрит, тот на него, а Снегирев обиженно: «Я знаю, вы набираете себе взрослых и покрепче, но у меня и перед вами преимущество есть — самый комсомольский возраст!..» Верно, самый, но не возраст — задор! Пришлось взять. Так на Аниве он во все глаза следил, чтобы ему ни под каким видом не давали поблажек.

К Анке он относился по-рыцарски. Бывало, съежится весь, губы надует, глаза исподлобья наведет, прямо как волчонок, — готов кинуться на обидчика, если тот позволит себе хоть малейший намек на пошлость в Анкином присутствии. Он того и не понимал еще, что грубоватость у парней была напускная, каждый хотел покровительствовать Анке, но та молодец, умница — со всеми одинакова, а Витину защиту приняла. Он после этого как на крыльях вокруг нее летал.

Глядя на Снегирева, Алимушкин иногда задумывался: каким тот станет через несколько лет?.. Вот мы, думал он, поставим плотину, выстроим город, материализуем идею в нечто вещное. Можно будет потрогать руками каждый камень. А человека?!

Заговорил как-то с Никитой об этом, — ведь Басов считал, что его прямая задача — плотина, — но Никита, совершенно неожиданно для Алимушкина, признался, что задача Петра Евсеевича намного сложнее, слишком уж непросто, трудно строить здание человеческого духа.

«А ты не находишь, — радостно согласился с ним Алимушкин, — диалектика как раз в том, что все, что творим, остается на земле свидетельством нищеты или совершенства духа. Стало быть, задачи у нас общие…» Это была дорогая для него мысль, и Алимушкин, довольный тем, что Басов правильно его понял, еще больше зауважал Никиту, чувствуя в нем союзника, соратника по общему делу.

Басов находил смысл и время на то, чтобы наблюдать, как устраиваются, обживаются на Севере молодые строители. Людей прибывало много, — в спешке и среди массы важных, неотложных дел трудно было разместить их без нервозности, без скандалов и ругани, однако все обходилось без чепе. Предусмотрительность одного человека тут не спасла бы, но выручали «старички» из десанта. Они уже чувствовали себя полными хозяевами, и даже бывалые строители с материка ошибались, принимая их, пока звеньевых, бригадиров, по меньшей мере за мастеров и прорабов. Не докучая Басову и Алимушкину, не требуя опеки, они расставляли новичков по рабочим местам, знакомили с обстановкой и обеспечивали всем необходимым, начиная от жилья и еды и кончая инструментом, спецовкой. «У наших ребят появился вкус к самостоятельности… Ты заметил?!» — с гордостью спросил Басов Алимушкина, и Петр Евсеевич подтвердил это. Действительно, ребята с удовольствием и, главное, с умом занимались той сложной и напряженной работой, которая требует выучки, опыта, сообразительности, хотя называется скучнейшим, в сущности, словом — организацией труда. Кое в чем приходилось им подсказывать, учить, но уже к середине лета стало ясно, что с намеченной на сезон программой барахсанцы справятся. Строили балки и бараки, заложили фундаменты общежитий, столовой, вели отсыпку дорог. Правда, завезенных по большой воде материалов было недостаточно, но и тут нашли выход: складировали их временно на берегу в устье Анивы, чтобы зимой, по твердому насту, доставить на машинах к Порогу.