За далью непогоды - [24]

Он плохо слышал, о чем говорила Варя, тоже уставшая после бессонной ночи, хотя и без слов ясно было, о чем, стоило только внимательнее посмотреть вокруг… Она приехала в Барахсан всего на недельку, — а может, и на две, погляжу!.. — кокетливо отвечала она на ворчание мужа, но, по правде сказать, Варвара и сама точно не знала, когда ей надоест здесь…

Обычно они жили врозь: она — в Москве, он — на стройках, — и Варвара, дородная, щедрая на улыбку женщина, не без гордости говорила знакомым, что такая у них сложилась традиция, подразумевая под этим «планиду» — слово, от которого пришлось отказаться уже в зрелом возрасте по соображениям культурности.

Варины родственники (в основном родственницы, целый букет запыленных бумажных цветов из теток и тетушек) скептически смотрели на их брак. Но когда Гатилин, демобилизовавшись после войны, устроился на работу в министерство гражданского строительства, они наконец вздохнули свободно, уверенные, что судьба Вари сложилась теперь хорошо. Правда, они не забывали время от времени поучать ее: дескать, Витьку своего держи в руках, глаз не спускай, чтобы не увела какая… Но Варя и Гатилин не придавали этим словам значения.

Жизнь в столице, куда они переехали из Подольска, текла спокойно, размеренно, год проходил как день, а изо дня в день одно и то же — с утра трамвайная давка, потом работа, потом беготня по магазинам и незлобивая перебранка в очередях, где скажи только слово лишнее — и вернешься домой без пуговиц; потом ужин и все сначала… В конце третьего года такой жизни Гатилин внезапно для Вари уехал в длительную командировку, как сказал он — в Забайкалье.

Трудно судить, был ли то порыв слабости или отчаянья, душевный взлет, или лучше было остаться?! Как знать, за те же годы, что он обходил высокую гору кругом, не поднялся ли бы он уже на самую вершину?! И так, и этак можно гадать, но в часы душевного равновесия Гатилин не обольщался пустыми мечтаньями. Он не считал себя слишком честолюбивым, и все, чего добился в жизни, — хотя бы и это его место начальника управления строительства на Аниве, — все было прочным, основательным, все как нельзя отвечало его характеру, и он, хозяин своему слову и делу, не боялся тут ни бурь, ни потрясений, хотя понимал, что Анива для него не предел. Будут еще и другие берега, как не быть!..

А вот тогда… Тогда что ж? Чувствовалась нехватка знаний, не умел мыслить масштабно, не было опыта аппаратной работы, особенно довоенного опыта, связанного с гражданским строительством. Его практика была связана с фронтом, где все делалось на живую нитку, — переправы, блиндажи, опять переправы… Возможно, интуиция подсказала тогда Гатилину бесперспективность работы в аппарате. Люди куда более знающие и искушенные в тонкостях министерской службы ожидали очередного повышения годами и придирчиво следили за грубоватыми на вид фронтовиками, гулко чеканившими шаг в полутемных коридорах монастырского здания, где размещалось министерство. Всех их, позванивавших боевыми медалями, лихо козырявших друг другу и неохотно расстававшихся с гимнастерками, старички ядовито окрестили внеочередниками; за глаза называли так и Гатилина, с той только разницей, что в его адрес добавляли скептически: ну, этот, мол, еще подождет своей очереди!.. И такое отношение к себе Гатилин угадывал по насмешливым взглядам и ехидным ухмылочкам, когда, бывало, попадал впросак. Обижаться и доказывать обратное не имело смысла, тем более что производства, работы — с лаем до хрипоты — Гатилин никогда не боялся, и в этом было его преимущество перед аппаратчиками.

Уезжая на строительство, он и Варю не взял с собой. Предчувствовал ее возражения на случай переезда, к тому же надо было думать и о дочери — Галинке осенью в школу, а там, куда он ехал, не было еще жилья, даже бараков не было, только походные солдатские палатки.

В день его отъезда при разговоре обо всем впопыхах, на бегу, кто-то был у них из приятелей Вари. Гатилин позабыл, да, кажется, никогда и не помнил их имен, лиц, и если картины того далекого всплывали в его памяти, если белозубую улыбку Вари он видел отчетливо и ясно слышал напряженные модуляции ее сильного, не лишенного приятности голоса, то все друзья Варькины были для него на одно лицо. Даже и не лицо, а так, будто расплывчатое, жиденькое пламя свечой мерцало во мраке. Свеча была туго затянута в черную пиджачную пару. Кто-то, наверное, выглядел так и смутно помнился…

Он удивлялся Вариной способности легко сходиться с людьми и тому, что вокруг нее всегда оказывалось множество друзей, даже таких, о которых она не имела ни малейшего представления — кто они, откуда. Можно было подумать, что они слетались к ней, как бабочки на свет, но нет, всех их волновал кариес молочных зубов — тема Вариной диссертации. Вряд ли все эти бесчисленные знакомства и знакомые могли помочь Варе всерьез, но Гатилин соглашался: кариес так кариес, что же делать!.. Однако ему льстило, что Варя после института не топчется на месте, тянется за наукой. Он меньше бы думал об этом, если б наука была чисто женской привилегией, и ни тогда, ни после ему не приходило в голову, что преимущество таких женщин, как Варя, перед мужчинами в том, что они гораздо большего добиваются уступками, чем усердием.