За далью непогоды - [155]

Слово «Анива», произнесенное Алимушкиным раздельно и вполголоса, прозвучало как «а ни вы…», и Никита, уловив этот игривый оттенок, повысил голос — шутя, конечно, и мысли не допуская, как близка может быть его шутка к истине:

— Почему это «а не мы»?! Мы! Должны и перекроем!.. — сам постучал себя кулаком в грудь.

Даша и Анка ожидали их у поворота трассы к выемке котлована в скале, где разместится машинный зал станции. Пока мужчины там выясняли свои отношения, Анка в нескольких словах рассказала Даше историю Виктора Снегирева, — она умолчала только, что сама была с ним в последнем походе, но его портрет, висевший в Анкиной комнате и вспомнившийся сейчас Даше, сказал о многом…

Снегирев и с ним еще несколько человек вышли на разведку трассы будущей высоковольтной линии. Был конец зимы, сумерки держались уже не так плотно, и обстановка, казалось, позволяла удачно провести разведку. Ушло их четверо, а вернулись в Барахсан трое. Без Виктора…

В это не верилось. Как будто погибнуть мог любой, только не он, всегда веселый, ловкий, не унывающий, по-мальчишески застенчивый еще…

Высадившись за несколько десятков километров от Барахсана, группа прошла почти всю трассу, им оставалось дня три-четыре пути, но стоял май, первые дни мая, самого ласкового месяца тундры, и никто не знал его коварства.

Метели, особенно лютые в Заполярье на исходе зимы, отгудели, каждый день пригревало солнце, каждый день оно все ярче, выше, теплей. Радовались ему ребята и не учли, или в самом деле невозможно было предугадать опасность майской тундры. Начал таять снег. На лыжи налипало по пуду, пришлось бросить их, но все равно к полудню ребята выбивались из сил. Тогда решили двигаться по ночам, зорями, когда подмерзал наст, но и он крошился, обваливался под ногами. Вода, натаивавшая днем, уходила в снег. По оврагам и балкам, под прихваченной ночным морозом снежной коркой, текли ручьи. Виктор шел первым. Его подстраховывали веревочным канатом, в руках у него был шест, но на одном из ручьев крыша рухнула, канат перерезало, как бритвой, Виктор крикнул что-то, и его не стало.

Перед этим они хотели спуститься на лед, на Аниву, — не получилось: от берегов его уже подмыло талой водой. И ребята решили продолжать маршрут… Даше казалось, будто она сама видела черную промоину, в которой глухо клокотала вода, и слышала, как ползла, проседала с костяным хрустом снежная шапка, чернея и напитываясь водой, и как хлюпало под отвалившейся глыбой, потом качнуло ее и втянуло водоворотом в изъеденный, обледенелый пещерный свод. И огромное оранжевое солнце в дымчатом мареве стояло над головой. Насколько хватал глаз, простирались снега сине-зелеными волнами, как барханы…

Чистый, белый снег в Заполярье редкость. Таким его можно увидеть только ранней осенью, да и то с непривычки, когда, падая, он устилает бурые мхи и пожелтевшие космы вчера еще сочных трав. С осени до весны снега здесь меняют цвет каждодневно — от темно-лилового и даже карминного зимой, во время полярных сияний, до густо-серого, почти черного непроглядной, беззвездной ночью, и светлеют особенно заметно со второй половины марта. Чем больше солнца и света, тем голубее, нежней делается заснеженная тундра. Говорят, виной тому микроскопическая пыль космоса, которая оседает на полярных шапках Земли, но, может, снега светлеют от талой воды и просвечивающей сквозь них зелени трав, почуявших первое тепло…

Даша словно бы видела спокойные и голубые, с зеленоватым отливом, снежные волны, и рядом с ними до того нелепым, чудовищным было представление о смерти, что хотелось бежать туда, вдаль, к этому безымянному ручью, — как будто можно было вернуть время.

Даша не знала, что Алимушкин летал туда вместе с Басовым, и оба видели, как клубилась морозным паром и клокотала вода в черной промоине, и думали, виня каждый только себя, что могли не посылать Виктора… Но если не Виктор, значит, шел бы кто-то другой?

Вот о ком, о Снегиреве, следовало написать в газету и вспомнить о нем в день перекрытия! Но прежде этой Даше явилась другая мысль, смутившая ее. Ведь и Алимушкин, ее Петр, тоже рискует здесь, на Севере, а она даже не подумала… Не успела приехать, как уже фыркнула! В штабе Петр успокаивал ее, чтобы не нервничала, — все, мол, идет нормально! На Скварского он и внимания не обращал. А она… Она считала, что ей больше других хочется, чтобы перекрытие началось по графику, И не сумела скрыть это желание, потому, вероятно, что чувствовала себя не посторонней на стройке, а причастной к самому главному, причастной через Алимушкина, через Басова и отца… Когда же перекрытие отложили, причем спокойно, без особых эмоций, ей стало казаться, что все еще раньше знали (и уж Алимушкин точно!), чем кончится утренняя летучка. Тогда зачем нужен был этот спектакль с рапортами, с проверкой готовности служб?! Она недоумевала и возмущалась, почему Петр не предупредил ее.

Алимушкин добродушно посмеивался над ее горячностью.

— Ты ведь первый раз, — говорил он. — Не обратила внимания, да и не могла обратить, как Басов, войдя, сразу снял плащ, будто до перекрытия еще сутки… А Гатилин?! Развалился, никуда не торопится… Одни мы с тобой как на иголках да Скварский… Ты не находишь?!