За далью непогоды - [153]

— В глазах от славы рябит! — негромко говорит Басов Алимушкину, а понимай, парторг, так, что не рано ли торжество?

Петр Евсеевич отходит от крыльца в сторону, будто бы с удивлением оглядывается вокруг и разводит руками. На пятачке перед вагончиком никого нет, кроме него, и кажется, что он один без флага. И Басов с полушутливым укором добавляет:

— А ты что ж, Петр Евсеевич, отстаешь?

— За меня комсомол постарался, — отвечает тот, и видно, что он доволен за ребят.

Ровной дымчатой пеленой закрыто небо, как замшей. На верховом перекате, поднимаясь над гребенкой камней, Анива точно сцеживает через них тяжелые, свинцовые струи. Глядя на них издали, вовсе не думаешь, что вода там бурлит и пенится, — это потому, что ближе к Порогу вода в Аниве делается спокойнее, волны темнеют и, едва покачиваясь, проплывают мимо редкие льдины. Никита провожает их взглядом, но не вдруг доходит до него, что шуга кончилась… Недоверчиво говорит он об этом вслух. Анка, стоявшая рядом, тут же возвращается в вагончик, звонит Елене на пост, потом удрученно сообщает:

— Семьсот сорок…

Возможно, где-то в верховьях затор? Опять ждать!.. Ждать, пока всю шугу не прокрутит через мясорубку Порога… Сколько это займет времени — час, три часа или больше?..

На мосту что-то орут строители, размахивают флагами, но Порог заглушает голоса ревом. Никита мельком смотрит на лозунги, развешанные на мосту в честь перекрытия, а Алимушкин, снова поднявшийся на штабное крыльцо, указывает на скалу, в которой пробит отводной туннель.

— Вон, за левым банкетом, видишь?! — спрашивает он чуть ли не торжествующе. — Персональное приглашение!

«Добро пожаловать, Анива!» — читает Басов.

— Вы все ходы и выходы призывами перекрыли, — говорит он. — Еще бы Аниву — и…

— И ее перекроем, только не словами.

— Ну-ну!

Никита достает сигареты, закуривает, облокачивается на перила, и Петр Евсеевич понимает, что Басов хочет побыть один. Кивнув ему: не задерживайся, ждать будем, — Алимушкин спешит к Даше с Анкой, которые остановились у Порога и поглядывают в их сторону.

Проводив Алимушкина взглядом, невольно задержался Никита глазами на скале Братства, изрезанной террасами и поднявшейся над Порогом подобно причудливому небоскребу, голова которого закрыта туманом. Хмурый, вечно всем недовольный каменный великан… Террасы поднимаются по скале почти до вершины. Страшновато взбираться на них без привычки, но нынче смельчаков много, — вон и сейчас кто-то уже раскрыл на высоте пестрый зонтик, как на пляже. Ждут… Небо над Анивой быстро меняется, но оно не посветлело с приходом дня, а сделалось хмурым, иссиня-черным, словно перед грозой. На этом фоне полыхание красного цвета кажется особенно тревожным. Никита задирает голову. На вершине скалы, над обрывом, едва различима тонкая мачта, а на ней линялый, истрепанный флаг, поднятый еще перводесантниками. Ветер порывисто треплет его, и Никита будто слышит тугой полоск материи. Когда построят электростанцию, старенькое полотнище заменят новым, но грустно думать об этом сегодня…

Сбоку воровато крадется к крыльцу вагончика Колка Соколенок, помощник бригадира бетонщиков. Видно, бригада послала его, маленького ростом и самого шустрого, в разведку… Заметив, что он обнаружен на подступах, Колка спрашивает Басова с таким недовольным видом, точно начальник штаба срывает ему по меньшей мере бригадный наряд:

— Никита Леонтьевич, ну, скоро?!

— А ты что такой сердитый? — вопросом на вопрос отвечает Басов. — Все равно на перекрытии строители-зрители, а покорители — шоферы!..

— Это-то так, — еще больше хмурится Колка, полагая, что иначе с начальством разговаривать не следует, к строгому человеку и уважения всегда больше, но, как мальчишка, не выдерживает не свойственной ему серьезности, простецки признается: — Болеем…

Басов советует:

— За Анивой следите, во-он за верховым перекатом… Как поднимутся камни, что воробей по ним перескочит, так и начнем.

— А если я перескочу?!

— Да хоть и ты! — соглашается Никита, и оба смеются.

— Ну, Соколенок, — серьезнеет Никита, — теперь я буду спрашивать… — Колка ждет. — Как у ребят самочувствие?.. Перекроем?!

— Аниву-то?! Перекроем, куда она денется!..

«А действительно, куда она денется?!» — мысленно повторяет Басов, пожимая плечами вслед убегающему Колке. Сегодня двадцать третье, день осеннего равноденствия. Мать, бывало, говаривала, что в этот день все сходится — и добро, и зло, и человек между ними себя показывает… И еще вспомнилась из детства простая донельзя загадка: что было вчера и завтра будет? День!.. День, год, эпоха и вся обозримая в прошлом и необозримая в будущем даль человеческого существования — все связано единым и непрерывным временем, в котором привычные слова  в ч е р а  и  з а в т р а  выступали как грани бытия, между которыми каждый миг совершалась гигантская работа…

Ему легко дышалось сейчас, на утреннем просторе. Сырой ветер срывал с Анивы ледянистую пыль, и знобящий, но приятный холод обдавал лицо. Время, в которое он жил, молодость и энергия делали его счастливым, и он понимал это. При таком ощущении его меньше беспокоила тревога.

Утром он пришел в штаб, уже зная о происшествии с Бородулиным. Молча выслушал доклад Анки, тут еще Алимушкин заподдакивал ей, и Никита понял, что они беспокоились только о камне, будто не было человека, им и в голову не приходило, чем это могло кончиться, если бы ослепленный прожекторами Бородулин не удержал машину на банкете…