За далью непогоды - [143]

Он умел писать быстро, самозабвенно. Сейчас, правда, не до стилистических тонкостей, важно не задержать номер, а еще ведь гранки тиснуть, поправить, потом уж в печать… И Юрий Борисович спешил. Начало ему далось без правки — болванка годилась и такой (знал себя!), он лишь расставлял кое-где акценты: подчеркнул, что Никита с Анкой шли на плоту вдвоем, что ночь они одни провели в лесу, решение кинуться на Порог созрело у них к утру и риск был сознательный… Остальное все чепуха. А чтобы автора не представили злопыхателем — пожалуйста, он уберет собственные имена, оставит только инициалы, прибавит мажору, — тогда от упреков вовсе легко отделаться: цените юмор, друзья!.. Но уже предвкушая впечатление, какое произведет на Елену, он незаметно отдавался во власть бушевавшей в нем страсти, и чаще, чаще перечеркивалось написанное, подыскивались новые слова, весомее звучали намеки, и многочисленные отточия должны были сказать читателям больше, чем мог он позволить себе открытым текстом.

Редко кто видел Скварского в таком возбуждении. Если что-то не нравилось ему, он с сердитым всхрапом отваливался на спинку кресла, нетерпеливо ерзал, сучил под столом ножками, и все, чем он мучился и сгорал сейчас, распирало его изнутри, деформировало лицо, пока он не находил наконец нужное слово… Это был уже не тот человек, который час или два назад являл само благодушие перед столичной гостьей. Сколько апломба, пафоса, самодовольства источал он, а теперь и звероватого взгляда пожалел бы ей…

Но дело наконец сделано. Оттиск есть.

И Иванецкий, не проронивший ни слова против, уже испарился с заданием. Чего боится?! А впрочем, это и хорошо — ползком проползет, ни одна собака не заметит… Остается Шура, Шура-мурочка Почивалина. На идею ее не возьмешь, на испуг тоже. Видала виды. После глупейшей ссоры с нею придется простачком прикинуться, сыграть раскаявшегося грешника. Грешникам почему-то больше веры, чем порядочным людям. Да она и рада будет: ну-ка, сам пришел…

Допоздна Шурочка провозилась в столовой, готовя на завтра праздничный обед, устала, но это была для нее приятная усталость. Авдей Авдеевич тоже загорелся удивить всех и загодя, не рассчитывая на привозное пиво, сварил и поставил в кладовке бродить свое, секрет которого доверил он только Почивалиной. Авдеич давно перестал грызть Шуру; если и ворчал временами и придирался к мелочам, то это уже по привычке, а так даже и похваливал. Перемена произошла с ним после того, как Шурочка наотрез отказалась принять заведование столовой. «Ведь не получается у вас с Авдеевым, — говорил с усмешкой Алимушкин, — душит он твою инициативу…» Авдей Авдеевич сидел на парткоме красный, как буряк, и вместо того, чтобы оправдываться, молча грыз химический карандаш. Ему уже всыпали, и дело казалось решенным. «Командовать я не могу и не буду, — заявила Шура, — а Авдей Авдеича бабы слушаются, только он боится, как бы чего не вышло… как бы я на его место не села…» — сконфуженно добавила она, и все засмеялись. «Ты слышишь, Авдеич?! — спросил Алимушкин. — Эта критика тебе не в бровь, а в глаз. Оставим пока, но Смотри… Будем считать, что Почивалина над тобой шефствует, понял?!»

«Ну, Шурка! Магарыч с меня! — пообещал Авдеев, когда они вышли из парткома. — Я теперь до пенсии за тебя стоять буду…» На другой день даже собрал столовских и «от себя лично и от имени коллектива» вручил Шурочке шоколадное «ассорти» за двенадцать рублей в коробке. И где достал?! Вчера же за полночь проводил Шуру от столовой до самого дома. «Ты, если что, так и не очень спеши завтра… Замоталась, — пожалел он вдруг и решил: — Надо тебя на Доску передовиков выдвинуть!.. А с утра мы и сами управимся. Вся колготня после обеда начнется…» Он знал, что Шурочка не послушает его, придет, как всегда, с темном и по темпу уйдет, знала это и Шурочка, но все-таки обоим было приятно.

Она прибралась в квартире, приняла ванну и все делала как обычно, но ощущение смутного беспокойства, может быть, тревоги, не покидало ее, и все она казалась недовольной собой — то не так, и это бы надо как-то иначе, — на самом деле скрывала от себя и боялась, что придет Юрий Борисович. Уж не поспешила ли она, указав на дверь? Если разобраться, так-то он мужик ничего, думали она, терпеть можно, если б по закону да не пугал бы, что вот разойдемся, вот брошу… Законных тоже бросают. А кобеля и на цепи не удержишь, не то что бумажкой с печатью. Вся же беда, что нет, не было у нее другого подходящего человека, кроме Скварского, оттого она и держалась за него, а так бы…

Сон у нее был короткий, птичий, все мерещилось что-то, просыпалась, а то показалось, что остановились часы, и она переставила их с подоконника на тумбочку возле кровати. Только закрыла глаза — опять: кто-то по-кошачьи скребется в дверь… Вот так он первые разы приходил к ней, просился, только в окно скреб, а потом она ему ключ дала… Снова поскребли, настойчивей и с перестуком по филенке. А дверь не заперта. Шура торопливо просунула руки в проймы сарафана — бочком, осторожно вошел Скварский. Шапка набок, пальто нараспашку, с кипой бумаг, перевязанной бечевкой. Осунулся вроде, потемнел с лица, а может, это ей со сна так кажется?..