За далью непогоды - [142]

Юрий Борисович мельком подумал о Шурочке Почивалиной. Эта бы сумела любую завести, уж он-то знает. Но к Шурочке подхода нет, надо придумывать что-то другое…

Еще до приезда Елены в Барахсан случилось такое, что Басов и Анка Одарченко вдвоем прошли на плоту Порог. Так сказать, покорили Аниву. А ночь перед покорением одни провели в лесу. А там, интересно, никто никого не покорил?!

Юрий Борисович заерзал в кресле, почесал руки. Что-то символичное было в этой истории. Ведь можно сказать, рассуждал он, что завтра Басов и та же Одарченко второй раз бросают Аниве вызов!.. Почему бы ему, редактору, не рассказать об этом своим читателям? Где-то между строк можно бросить намек на лирический интим между героями, — разве этого мало, особенно для Елены?! Пусть, на здоровье, повозмущается!.. Пусть защищает и честь, и положение Басова, а тут, если еще и Шурочка пошумит, другое уже сложится мнение…

Вот теперь, — Юрий Борисович приготовил стопку чистой бумаги, — ваше слово, товарищ Алимушкин! Басов для вас кто? Герой дня, герой перекрытия. Ну да, и для вас, и для народа. А народ-то, слышите, что говорит: герой — бабник, простите за грубую формулировку!.. Правда, хорош пример брать?! И как это, Петр Евсеевич, с вашими принципами согласуется? Не лучше ли пересмотреть решение парткома?.. Скварский усмехнулся. А еще лучше, если Гатилин перехватит инициативу!

Появилась надежда: низверженный Басов не страшен, Гатилин — сам гора, за ним Скварский не пропадет… А телефонный разговор с женой Гатилина убедил Скварского, что стоит рискнуть. Коли в датском королевстве не все благополучно, Гатилин ухватится за любой предлог, чтоб оттолкнуть Басова, — лично ему, Скварскому, терять нечего. И не зря, выходит, Алимушкин настраивал народ на то, что перекрытие акт производственный, но и духовный. Тут аморальность на фоне морали должна сыграть! Стоит лишь создать очевидность, которая не потребует рассмотрения…

Значит, Юрий Борисович подвел итог размышлениям, писать — и немедленно, срочно в набор! Какой они там разворот печатают?! Внутренний или наружный?!

Юрий Борисович, старательно оберегавший от тряски свой живот, округлый, как яичко, кинулся в цех. Печатница, заметившая, как он еще в коридоре замахал короткими руками, недовольно предупредила линотиписта:

— Опять косопузый… Вот отсохни мои руки, я больше переверстывать не буду.

— Пускай сам верстатку берет, — засмеялся тот, — а то до обеда не выйдем…

— Стоп-стоп-стоп! — задыхаясь, Скварский подбежал к машине.

— Чего еще?

Молодая рыжая девка, знавшая, что печатница она одна на весь Барахсан, методично накладывала на барабан машины газетные листы. Шел внутренний разворот. Наружный она уже прогнала и теперь наставительно выговаривала Скварскому:

— Номер подписан, нечего теперь. Раньше надо было блох ловить…

Выключила мотор, спокойно слезла с помоста, потянулась, зевнула. Глянулась в зеркальце из кармана.

— Чухайтесь, Юрий Борисович, сами. Я свои часы отработала, — говорила она, не слушая, что там затараторил Скварский, — так еще и поспать надо, а то с утра праздник, гулянье, а я… — И опять зевнула.

Скварский замолчал. Наклонившись над набором в машине, он сердито сопел, изучая полосу, и делал вид, будто не слушает, что она там говорит. Пусть поломается… Надо выкинуть фото в углу и зарисовку под ним, а материал разверстать трехколонником — как раз ляжет в это окошко. И отлично смотреться будет, строк на девяносто!..

Он разогнулся, чтобы отдать приказание.

Печатница стояла в дверях, одетая, с сумкой в руке.

— Вы понимаете, как это называется? — строго спросил он. — Сорвете выпуск… Саботаж?!

— А еще начальник, — вздохнула она. — Никакого уважения к рабочей женщине! Зря грозите… Пошла, до свидания!..

— Но я, я… прошу вас.

Та помедлила:

— Пишите, что ли, распоряжение на сверхурочную!

— Я отгул дам!

— А это само собой по закону… Нет?! Ну, как знаете…

«Уйдет, зараза рыжая!» — подумал Скварский и оторвал от газетного срыва лист, стал писать.

— И его включайте! — Печатница кивнула на линотиписта, тихого парня, недавно из армии.

— Да я и так… — сказал было тот, но Скварский включил.

«Что за народ это?! — злился он, возвращаясь к себе. — Упрямы, настырны, все норовят по-своему, ты им слова не скажи… Такие уж захотят — перекроют, руками забросают, а не захотят — и сверхурочными не заставишь… Странно, как нагло она разговаривала! Какая-то Чухаркина или Чуркина, а туда же, в люди. И так везде, всю жизнь: лезут, указывают, отвлекают по пустякам, не дают сосредоточиться… Нет, надо искать другую, другую печатницу, а эту проучить! Пусть убирается, пусть бетон месит…»

Уняв дрожь в руках, Юрий Борисович, чтобы выиграть время, которого с каждой минутой становилось в обрез, позвонил Иванецкому. Тот не то пьян сильно, не то зол спросонок.

— Ты мне нужен! Жду через сорок минут. Дело есть… Неотложное и важное для тебя…

Иванецкий было заотнекивался, Скварский резко напомнил:

— На твой авторитет работаю, хотя ты для меня щенок, понял?!

Иванецкий вякнул, но Юрий Борисович уже не слушал. Прибежит… Да и дело ему пустяковое — отнести свежий оттиск на гидрометеостанцию до прихода Елены. Непременно до!.. Чем раньше она узнает, тем лучше. А сам, даже мыслью не отрываясь ни на что более, сел за статью. Два абзаца — на линотип! Пока солдат отольет их, он подготовит два следующих…