За далью непогоды - [139]

Неожиданно вожак сдал, а может, это была хитрость, — под напором он чуть отступил назад, но тут же, изловчившись, привстал на дыбы, выкинул широкое распластанное копыто вперед. Молодой, наваливаясь на него всей тушей и, должно быть, уже чувствуя острую боль, неловко завалился набок, чтобы не пропороть брюшину. Копыто полоснуло его двурожием по вздыбленной шкуре. Падая, он, как лошадь, отбивающаяся от волков, лягнул наскочившего вожака задними в пах. Взбешенные, оба поднялись и, разойдясь крупными скачками, описали восьмерку, сойдясь на том же месте. Опять ударили лоб в лоб, пошли так на второй круг, на третий, словно то была пляска, а не бой, и вдруг тонкие рога молодого, спружинив, зашли за толстые, широколапые ветки старого, и оба, еще по инерции валясь передом друг на друга, но уже чувствуя страшную боль, разрывающую им лоб, отпрянули назад, и каждый, может, был готов покориться, но сцепленные рога не дали им разойтись.

Поняв, что олени теперь не смогут расцепиться, что это мертвая хватка, Басов невольно вскинул руку. Догадался и Гатилин.

— Пора… — сказал он и, чтобы не слышать стеклянного скрежета рогов, чтобы оборвать разом мучительную боль, от которой белью наливались оленьи глаза, стал медленно наводить на них карабин.

Стыдясь и стыдливо еще надеясь на что-то, Никита тронул его за плечо:

— Погоди, Виктор Сергеевич, немного…

Гатилин скривился. «Мальчишка!..» — презрительно подумал о Басове. Но что это там?! Схватка как будто не кончена?.. Или и звери впадают в истерику?

Вожак, осознав безвыходность положения, а может, только из желания ослабить на минуту боль, подогнул колено и с ревом, исторгнутым из исподних глубин, упал, увлекая соперника. Повалившись набок, они стали переворачиваться через голову, и рога, оказавшиеся в вывернутом положении, расцепились сами собой. Едва вачажный успел почувствовать это, как молодой самец вскочил уже и резко приткнул левое копыто в его дрожащую, с проседью, гриву. Тот дернулся, но поздно — копыто врезалось в кожу. И тогда, побежденный, он стал покорно распластывать, вытягивать по искрошенной копытами земле храпящую морду. Большая, с ветвистыми рогами, голова как бы сама шла под удар правой, но это не было мольбой о пощаде — молчаливый и скорбный жест явился признанием победителя… И новый вачажный, с чрезмерной медлительностью пронеся второе копыто над головой побежденного, спокойно упер его в упруго вздыбленную холку старого вожака. Вскинув рога, он огласил мир неровной, но торжествующей руладой, и его победный клич понесся далеко, заставляя вздрагивать в березовом перелеске за сопкой заждавшихся самочек. И упругими волнами расходился над сопками и безмолвной тундрой напряженно звенящий воздух.

Он победил! Но он был щедр. По вечному закону рыцарских поединков он даровал сопернику жизнь. И будущее не страшило его. Хотя, как знать, может быть, следующей осенью этот или другой пропоет над ним свою победную песню…

А охотники?! Надо же было стрелять! Никита так и не поднял свой карабин. За что ж победителя?! Но ему было жаль и старого горделивца — тот тяжело поднялся и брел под уклон, угнув горбоносую морду, как обиженная корова, которую отогнали от чужого стада.

Недовольный Басовым, Гатилин засопел и навел на своего мушку. «Теперь не сорвется! — подумал он с оттенком неприятного торжества, надеясь удачным выстрелом искупить досаду от поражения. — Хорошо еще, что они не поспорили с Никитой, а то б проиграл…» Он думал об этом, не замечая, как дрожат руки; глаз наконец поймал прорезь мушки…

И в тот момент, когда Гатилин нажал на спуск, когда сухой винтовочный выстрел расколол воздух и пуля (зачем он все-таки целил в голову, а не в сердце!) рикошетом ударила по рогам, в тот же миг с березы, под которой проходил другой олень, олень-победитель, как будто от эха, сотрясшего воздух, скатился снежный ком. Он упал молодому самцу на ухо, и олень вздыбился, галопом рванул по поляне, вскидывая и тряся рогами, и жуткий рев выкатывался из его горла.

На опушке, с противоположной от Басова стороны, показался Вантуляку. Он размахивал руками и, продираясь сквозь кусты на поляну, испуганно кричал:

— Стреляй, однако, стреляй!.. Уйдет — совсем плохо будет… Стреляй!..

Он не мог взять чужую добычу, честь нганасана не позволила перенять право на выстрел. Но сейчас не это было причиной его беспокойства. Сейчас Вантуляку выстрелил бы, но взбешенный олень не пошел тропой победителя, где старый нганасан ожидал его. Олень скачками проносился мимо Никиты, и лёса Басов должен был убить его, а он разинул рот, совсем как глупый тугут!..

— Зачем?! Не надо… — Никита виновато посмотрел на рассерженного старика. — Пускай живет, молодой еще.

— Ай-вай-вай! — Вантуляку обиженно поморгал глазами, опустил руки. — Нехорошо, однако, совсем нехорошо будет, плохо!..

И смотрел, как уходил победитель, отчаянно встряхивая головой, делая неровные петли.

— А что это с ним? — спросил Никита.

— Издохнет, однако, оленок, а такой храбрый тугут был, — сокрушался Вантуляку и качал головой. — Скоро сдохнет. Эта паршивая собака горностай, однако, на него прыгнул… Выгрызет мозг и бросит… Однако, бить надо было… Пах-пах! Стрелять надо… — И умолк. Что теперь говорить? Бесполезно!