За далью непогоды - [127]

— Вы можете подтвердить предложение цифрами? — Фридман заинтересованно посмотрел на него и чуть улыбнулся, зная, как молодежь не любит математические выкладки, доказательства. — Или примем гипотетически?!

— Могу, — сказал Малышев.

Он готовился «защищать» свое предложение, но вместо предполагаемых получаса говорил только семь минут. Все думал, что упустил самое главное, но что?.. Фридман сейчас скажет…

Александр Иванович насмешливо посмотрел на оппонирующие стороны, подергал пальцами щеточку рыжеватых усов.

— Молодые люди, не следует ломиться в открытую дверь, — весело произнес он. Такое начало не сулило ничего хорошего. А Фридман продолжал: — Доводы сторон в защиту вариантов равнозначны… Каждый, — он осуждающе повысил голос, — каждый доказывал лишь выгоды своего проекта, но инженер обязан из всех возможных вариантов выбрать оптимальный!.. Э-э, Тихон Светозарович… — Это Тихон-то Малышев, с закатанными по локоть рукавами старой рубахи, Тихон Светозарович?! Впервые в жизни!.. — Тихон Светозарович подошел к проблеме научно: сравнил преимущества и недостатки обоих вариантов, просчитал, нашел оптимальное решение и — одним словом, убедил!.. За основу берем его предложение. Вот так-то, мои хорошие, дорогие мои строители социализма! — уже шутливо закончил он.

Немного позже Фридман забрал Малышева в Управление Москаналстроя, где у Тихона Светозаровича появились сотрудники, в большинстве его недавние товарищи по институту. «Зеленые» еще ребята, заметил о них Фридман, но каждый крепкий орешек. Они разрабатывали проект канала Москва — Волга, не опасаясь, кажется, что один из китов нового направления в гидростроении, сам Александр Михайлович Хотеев, конструкторское бюро которого размещалось в шикарном особняке на набережной Москвы-реки, против их проекта выставит свой собственный…

Вообще о Хотееве ходили легенды. Он был моложе Малышева и счастливее его — работал с Генрихом Осиповичем Графтио, но почему-то разошелся с ним, хотя имя этого человека, одного из авторов ленинского плана ГОЭЛРО и создателя Волховстроя, долго осеняло Хотеева.

Проект Хотеева ошеломил оригинальной простотой: стоило построить на Верхней Волге плотину высотой сорок метров (высота по тем временам немыслимая, но это и завораживало!), как вода самотеком, без расхода энергии на дополнительные сооружения, особенно значительные при искусственном подъеме воды, пойдет в Москву-реку… Легкость, очевидная правильность хотеевского решения соблазняла неспециалистов, но Малышев был потрясен. Знал, что Хотеев обласкан венценосным светом и посягать на его честь значило рисковать головой, а вышел, рискнул.

Проект, разработанный в Москаналстрое, еще требовал доработки, но уже была подсчитана сметная стоимость, намечена трасса канала по бездорожьям, болотам, глухим лесам, которые не приносили народному хозяйству пользы и вряд ли могли принести ее в ближайшие десятилетия, и это было противопоставлено всему тому, что оставалось за внушительной сорокаметровой плотиной Хотеева: водохранилище в два с половиной миллиарда кубических метров затапливало плодоносные земли (докладывая, Малышев не привел точную цифру затапливаемой площади из опасения, что она может обернуться для Хотеева едва ли не обвинением во вредительстве; кроме того, была у него надежда, что члены комиссии легко извлекут из куба ту степень, при которой высота его равна его площади…).

Малышев делал упор на то, что кроме прочих невыгод Хотеев так-таки не избежал в своем варианте строительства двухсотпятидесятикилометрового канала. Земляные работы превышали по объему миллиард кубометров, причем трасса, намеченная по линейке, шла в плывунах, с выемками грунта до тридцати с лишним метров… В варианте Москаналстроя канал был на сотню километров короче, земляных работ почти вдесятеро меньше, а глубина выемок редко где превышала двенадцатиметровую отметку. Малышевский проект предусматривал водонапорные шлюзы, но затраты на них не шли в сравнение с тем колоссальным убытком, какой принесло бы затопление пахотных угодий. Наконец, еще одно обстоятельство, немаловажное для атмосферы тех лет, было в пользу Малышева: хотеевская плотина таила в себе огромную разрушительную силу — в случае ее прорыва волна, достигающая высоты пятиэтажного дома, могла опустошить город. «Так всегда бывает, — уже не с трибуны, а в узком кругу друзей говорил он, — когда порок оказывается не случайным, а вытекает из порочной идеи».

После обстоятельного, спокойного сообщения Малышева участникам обсуждения казалось кощунственным произносить само слово «самотек». Но партийная принципиальность требовала ясной оценки, и начальник Главэлектро Глеб Максимилианович Кржижановский громко сказал с трибуны:

— Я враг самотека как в технической, так и в партийной жизни…

Правительство утвердило проект, в основе которого лежали разработки Москаналстроя.

С годами, сталкиваясь с автором самотечной идеи не однажды, Малышев понял, что хотеевское отношение порождает в науке угодничество, прожектерство, лесть, пустозвонство, и все это не исчезло с развенчанием Хотеева, считавшего Малышева виновником своих падений. А ведь он и после знал умопомрачительные взлеты и не раз приумножал регалии, но зачем ему было еще искать дружбы с Малышевым?!