За далью непогоды - [118]

«А ты и повариха?!» — уже где-то пронюхал он.

«Да».

«Ну, поехали!..»

И к черту бочку, к дьяволу сберкассу, перины в охапку — на самолет. Вот тебе и Барахсан!..

А толковая повариха здесь была нужна, словно специально и ждали Шурочку Почивалину.

«Без ней тут все дело стояло, — смеялись потом столовские бабы. — Ну, не стояло, а ни шатко ни валко шло, а с Шуркой-то эвон как шибко закрутилось! По всем срокам, по всем показателям снизу вверх поперли!..»

Отчасти это было правдой.

Быть может, не все барахсанцы и не враз заметили, что хорошей посуды у них стало на всех вдоволь, что после мойки не было сальных пятен на ложках и тарелках, что меню побогатело, да и в раздатке синички зашевелились, заповорачивались, а то ползают, как сонные мухи, очереди же на обед вытягиваются, будто к попу на причастие. Строители скоро привыкли к новизне, а Шурочке Почивалиной, хоть ей постройком уже и благодарность вынес, все мало.

Она и сама не знала, что случилось с ней в Барахсане. Только как взбрыкивает на зеленом лугу молодой теленок, выпущенный из зимнего стойла на волю, то разгоняясь на корявых ногах и вдруг останавливаясь на скаку, точно споткнувшись о веревку, а потом очумело сразу на четырех отпыривает в сторону и таращится на все вокруг по-человечьи выразительными глазищами, и опять мыкнет, брыкнет, и, пьяный от зеленого воздуха, пахнущего ветром, тмином с огородов, носится, скачет по загону, задрав хвост, шарахаясь луж и незнакомых, непривычных предметов, — так и она, Шурка, пьянея, наслаждалась волей, самостоятельностью и сознанием той решимости, с какой бросила неотвязную бочку с квасом и все-все остальное…

Она молодилась, ходила в клуб на вечера, на танцы и уж совсем загордилась, только виду не подала, когда в анивской многотиражке поместили ее портрет и благодарность строителей своей поварихе. Налюбовавшись на себя, Шурочка сложила газету в конверт и отправила матери, зная, что той радость от этого еще большая. Вообще-то она писала домой не часто, хотя скучала по матери, по деревне и с радостью бы слетала туда на денек-другой, но так, чтобы миновать Смоленск, — да не птица, не летится…

В столовой у себя работала Шура легко, вроде и не уставала никогда, обеды готовила вкусные и сытные, да никто не знал, чего ей это стоило. Склад был забит макаронами, консервами, сухофруктами, а овощей, зелени, свежего мяса не хватало. Молоко, как смеялись бабы, и то сухое, протезное. Но Шурочка не унывала. Чего унывать, когда из одной картошки можно триста блюд приготовить, была бы охота! Надо не надо — она вмешивалась во все столовские дела с бесцеремонностью хозяйки. «К тому и приставлена!..» — говорила она, довольная собой, с хрустом откусывая половину яблока из тех, что отвоевала для столовой у ресторана. Это была уже хватка, и рабочие знали, раз Шурка уцепилась за что — не отпустит. Тут еще она заявила: «Не хочу, чтоб мои щи лаптем хлебали», — и потребовала от своего заведующего, Авдея Авдеевича Авдеева, мужика бесхитростного, но прижимистого, чтобы заменил алюминиевую посуду стеклянной. Авдей на бюджет ссылаться и на что, мол, это нам — бить же будут, списывать не управишься!.. А Шурка — ни в какую. К Басову пошла на прием, потом к Гатилину, к снабженцам, наконец через Анку Одарченко в месткоме своего добилась. «Ну что ты радуешься, убыточница?» — упрекнул ее Авдей Авдеевич, явившись с первой разбитой тарелкой, а Шурка смехом отделалась: «Что ж бы это за мужики были, если б в сердцах тарелку не трахнули!» — «Ну да! — тяжело вздохнул Авдей. — Ты нам еще золотые блюда́ заведи теперь…»

Но и тарелки, и чистота, и поубавившиеся очереди в раздатке не принесли Шурке такой славы, как «афера», на какой она чуть шею себе не свернула, — вспоминала потом Шурочка. Началось с того, что она вроде поиссякла на выдумку, притихла, но не свойственной задумчивостью выдала себя, насторожила столовских. Уж они-то ее характер к той поре хорошо знали. «Неспроста!..» — решили они хором. Тогда и хроменький, с сонными глазами Авдей Авдеевич словно проснулся, заподозрил что-то, поломал себе впустую голову, да и настропалил своих девок во все глаза смотреть за Шуркой. Он, не вслух будь сказано, побаивался энергичной поварихи: что, как задумает сместить его?.. Он же, кроме как на руководящую работу, больше ни на что не годен, но свободные должности и в Барахсане на дороге не валяются…

Авдеевские соглядатаи к Шурочке и так, и сяк, с безобидными вроде вопросами пристают, а она рот на замок, никому ни слова. Когда подходит обед, она берет тетрадку, становится возле окна раздатки и записывает, кто что берет, сколько. Всех, конечно, не перепишешь, а человек двадцать выбрала и недели три глаз с них не спускала.

В чем дело?! А Шурочка, подбив итог своим наблюдениям, объяснила:

— Предлагаю ввести в столовке комплексные обеды. Выбор у нас и так небогатый, но три комплекта можем собрать так, чтобы обед рубль стоил. Выбил чек — не задерживай, получай… А к этому еще заявки можем собирать за день раньше, да и неплохо бы при такой системе самим столы накрывать…

— Ты что, в столовке ресторанную систему заводишь или санаторную? Еще салфетки на стол потребуй!..