За далью непогоды - [120]

— Дак тогда вот что, — сосредоточенно откашлялась Шурочка, точно от волнения перед началом большой речи. — Ты, Авдей Авдеевич (ну никак, ни при каких обстоятельствах, не могла она его на «вы» называть, хотя он и старше ее намного был), на-ка, — продолжала она, — тебе главную поварешку, черпак мой, поворочай-ка мясо в котлах, а мы пока поведем беседу с товарищем Алимушкиным… На-ка, на! Иди уж, кипит…

Всучила-таки оторопевшему Авдею Авдеевичу черпак, и зав лишь взглядом и пожаловался Алимушкину, а пошел, и все честил про себя парторга, что бестолковый тот, такой женщине — Шурке! — и враз поддался… Ну и ведьма! — разводил он руками.

«Круто она с ним!» — отметил Алимушкин, предпочитая не вмешиваться, и услыхал обращенное к нему:

— Что за радость такая нам взаперти сидеть, Петр Евсеевич?.. Пойдемте с вами на солнышко? А то торчишь возле плиты, как рогач на подхвате, ни дня, ни свету белого не видишь…

В зале началась спешная уборка полов, и Алимушкин с Шурой, чтобы не мешать, вышли из столовой, Недалеко тут, в десяти шагах от порога, начинался лесочек, вроде парка. Они сели на лавочку, вокруг которой утоптано было курцами, и сперва о том о сем, о хорошей погоде перебросились. Алимушкин достал сигареты, вдруг и Шурочка руку протянула. «А стоит ли?!» — шутливо спросил он, понимая, что лучше было не закуривать самому, и с сожалением угостил Шуру. Не переносил женского курева, вообще не признавал эту моду. Поглядев, как боязливо подносит она сигарету к огоньку спички, рассерженно подумал, что Почивалина эта не то с причудами, не то с претензиями красавица!..

А Шурочка — ноль внимания: не больно-то надо, что парторг думает. Поперхнулась дымом, закашляла, покраснела и, искоса поглядывая на столовую, замечала, как в окна глазеют на них девки — то одна шнырнет, то другая. Интересно, как они после с Авдей Авдеевичем на нее станут!.. Раззадорив себя, гримасничая и с ужимками, она слишком «по-модному» перекидывала ногу на ногу и заголяла литые колени, щурилась на Алимушкина, как кот на сметану. И нет-нет, да и замирало с перепугу сердечко, — Шурочка ожидала, что Алимушкин резко одернет ее и начнет свой душеспасительный разговор. Он же словно затем и пожаловал, чтобы беспрестанно курить возле нее и с ненужными подробностями рассказывать о делах стройки. Ладно еще, когда говорил о рытье котлована, об отсыпке дамбы, о бурении и проходке отводного туннеля в скале, — эти работы Шурочка кое-как представляла, поскольку бывала на участках, видела, кто что делает, и знала, как трудно достается проходчикам выемка долерита, — она даже и слово запомнила, как называется эта крупнозернистая скальная порода, в которой они роются, как муравьи. Но когда Алимушкин заговорил о психологическом климате на стройке, как утомляет людей однообразие и нервотрепка по пустякам, она и вовсе с недовольством посмотрела на него: зачем ей все это?! Что она, плохо кормит?! Жалуется, что ли, кто-нибудь?! «Худой, — с жалостью вдруг подумала о Петре Евсеевиче, — откормить бы тебя, отпоить парным молоком…» И почему-то представила его учетчиком бригады в Красных Двориках, как ходит он на зорьке по делянкам, косит траву, в обед ребята приносят ему узелок с огурцами и печеными яйцами, а вечером он приезжает верхом в правление, мелом записывает на доске выработку бригады, курит с мужиками тонкие папиросы, ругает войну и по праздникам пьет самогонку… Но мысль, похожая на яркое видение, оттого яркое, должно быть, что несбыточное, — ведь сама Шурка не нашла себе такого Алимушкина, а этот даже и на коленки ее не глянул, — скоро прошла. Сладко-то и думается всегда коротко, а что же за жизнь говорить!.. Шурочка затаенно вздохнула.

— Видишь, Шура, — повторил Алимушкин, — все переплетается… У каждого своя работа, а друг от друга зависим. Люди стараются, но иногда посмотришь — и, как говорят технологи, допуска не сложились…

— Кормить надо, вот и работать будут! — сказала Шурочка просто, чтобы поддакнуть, не молчать зря.

— Кормить? — засмеялся Алимушкин. — Это, Александра Михайловна, по твоей части. Что тут еще придумать можно?

— Мо-о-ж-но, — протянула Шурочка, — если захотеть…

Петр Евсеевич опять улыбнулся: он не ошибся в своих предположениях, Почивалина с норовом, но серьезный человек на серьезный разговор отзовется.

Шурочка же подумала, что он не злой, обиды на нее не держит, хотя мог бы и постыдить за грубость. И ей как будто стыдно сделалось, что она сидит и чванится перед ним. Подавив стеснение, она рассказала, какой у нее план есть, но хватило ума промолчать о столовских неурядицах, о ссоре с Авдей Авдеевичем.

— А ведь вы, Шура, — Алимушкин погрозил ей пальцем, — водите меня за нос, вот что я вам скажу! Почему в партком не пришли?

Она угнулась, промолчала.

— Все ясно. Думала — сама… Стоит захотеть — одним махом все переделаю!

И оттого, что так оно и было, Шурочка кивнула.

Алимушкин засмеялся — одобрительно, как показалось Шурочке, весело. Он смотрел на нее с интересом и уже без объяснений догадывался, почему Авдей Авдеевич встретил Шурочкино предложение в штыки. Эту тему пока не стоило трогать, и он, обнадежив Шуру в главном, пообещал ей свою поддержку: заодно будем, вместе. Только не робеть!..