За далью непогоды - [106]

— Не пялься, а то шею свернешь!..

И все стало опять будничным, реальным.

Ну да, он посадил ее у развилки, а когда-то она ушла от него с экскаватора не простившись, и, наверное, поэтому он всегда знал, что еще встретится с ней, как сегодня, но сегодня был последний день Бородулина в Барахсане, и, возможно, Елена догадывалась об этом…

Мелькнул внизу освещенными окнами одинокий штабной вагончик, а колеса в рубчатых протекторах уже въехали на дощатый настил моста, загремели, рубя частое эхо в пролетах, и Алексей, чувствуя скорый конец дороги, заметался душой, — если бы можно было, если бы дорога за мостом не упиралась в крутой поворот к прорану, он помчал бы по ней без оглядки на Барахсан, и пропади пропадом и этот камень у него за спиной, и сопки, и распроклятая тундра, и слава, которой бы он с удовольствием вырвал глаз…

Здесь все мираж, даже простор. Даль такая бесконечная, а кинешься — как лбом в стенку, никуда не проедешь. А ему бы сейчас хоть какую-нибудь дорожку в глушь, чтоб ни одна собака след не взяла, — вот и был бы у них с Еленой и Барахсан там, и Симферополь…

Елена казалась ему послушной и заранее готовой на все, а ему если и не хватало в жизни женщины, то только такой, готовой в пропасть с ним, с закрытыми глазами.

Мост прогремел пустыми пролетами. Испуганно озирались на самосвал строители, думали, что началось, а он, не переставая сигналить, теперь уже умышленно пропустил поворот налево — и плевать на указатель, дорога-то не кончается, впереди еще шесть километров до аэродрома!.. Вот где удача стерегла его.

А дальше что? Дальше?! Может, самосвал взлетит с взлетного поля! Что же еще…

— Мне налево, на метеостанцию… — послышался рядом скучный, раздавленный усталостью голос.

И от одной этой фразы, холодной, как льдышка, Алексея бросило в жар. Он увидел, что рядом не та женщина…

Не отвечая Елене, Алексей, как делал когда-то на зимнике, со всей злостью, какая была в руках, круто переложил руль. Самосвал, задыхаясь от перегрузок, косо влетел в кювет, но по инерции его выбросило на взлобок. Разворачиваясь на промерзшей к утру тундре, с хрустом давя пожухлые травы, он сделал еще один точно такой же нырок на дорогу, не веря, что от перегрузок не заклинит мотор. Но, значит, не суждено или не машина попалась ему, а зверь, — самосвал выровнялся и немного спустя, будто сам знал дорогу, завалился носом вправо, выводя Бородулина на спуск к левому банкету. Алексей представил, как развернется сейчас на пятачке, подаст задний борт к кромке — и покорись, Анива!..

Спуск был крутой, но ровный, вылизанный Гаврилой Силиным, и Бородулин почти не чувствовал возросшей скорости. Он действовал автоматически, полагаясь не на сознание, а на чувство, и знал, что успеет развернуться, остановиться и посигналить, чтобы привлечь внимание, и всё — как хотелось ему, а не им, чудакам!

Теперь он своего не упустит. Да и не было еще случая, чтобы кто-то вместо него, Бородулина, ставил последнюю точку…

Неожиданно слепящие лучи прожекторов осветили банкет, ударили в глаза. Точно тысячи игл вонзились…

Неужели обрыв?! Просчитался?!

Значит, конец…

С опаленными светом глазами, он успел нажать на тормоза, и в то время, как машина еще катилась по скату вниз, а Алексею казалось, что она уже летит с банкетной площадки в пропасть, в черноту анивской воды, — выходит, в то время, когда машина была еще в воздухе, он сумел как-то открыть правую дверцу, крикнул Елене:

— Прыгай!..

Ему казалось, что он даже вытолкнул ее из машины, но сам, ослепленный, уже терял сознание, голова безвольно упала на руль. Машина с дымящимся капотом стояла на краю обрыва. Сантиметр скалы удерживал ее от падения.

И странно, столько людей — и с моста, и с правого берега — видели ярко освещенный банкет и самосвал на нем, но никто не заметил Елены. Правда, кое-кто из тех, кто шарахался от бородулинского самосвала на дороге, не очень уверенно утверждали потом, что, судя по белой накидке, в кабине с Алексеем ехала женщина. Трудно было поверить в это, да и слухи ни рано, ни поздно не подтвердились.

Первым к Бородулину подоспел Коростылев. С ним несколько человек. Они вытащили Алексея из кабины — он не открывал глаз. Догадались приложить на обескровленное лицо комья мерзлой земли, — Бородулин застонал и не то спросил, не то сказал им:

— Она… утонула…

— Бредит, — решил Коростылев.

Подъехал Силин.

— Ну что, — спросил Гаврила Пантелеймонович, видя, что цела проклятая глыба в кузове, — одумался, дурень?! Алексей?! — позвал он, оглядываясь, и замолчал, поняв все.

— Везите его в больницу, — вздохнул Вася. — Разговаривать после будем…

Одарченко в это же время звонила из штаба Алимушкину.

— Петр Евсеевич, — дрожащим голосом говорила она, — чепе, приезжайте…

— А Басов? — спросил Алимушкин.

— Басова ищут, его сейчас найдут, — поспешила она успокоить.

И никто в эту минуту не вспомнил, не назвал Гатилина.

VII

Было около семи часов утра, когда Алимушкина вызвали в штаб, на Аниву. Под утро он успел немного вздремнуть, но сон оказался коротким и тяжелым, все мерещились какие-то кошмары, — видимо, от переутомления. Сказалось напряжение последних дней, да и эта ночь прошла для него неспокойно. С вечера Петр Евсеевич допоздна разыскивал Дашу. Он знал, что ничего плохого с ней не должно случиться, ведь, по словам Басова, Даша была на Пороге не одна, а с Анкой Одарченко. И ему казалось легче найти сначала Одарченко, да только напрасно Петр Евсеевич спешил из одного людного места в другое, — как нарочно, никто их не встречал и никто не мог сказать Алимушкину ничего определенного. Вот уж чего он никогда не думал, так это что в Барахсане легко затеряться… Оставалось сидеть на месте и ждать Дашу дома — она не могла не прийти, — и Петр Евсеевич с неохотой отпустил дежурную машину, вернулся к себе.