За далью непогоды - [104]

Но до чего же мелкий бес сидел в ней! Готовая уничтожить тетрадь, свести счеты с Никитой, даже с жизнью, Елена следила за собой краешком сознания и слишком залюбовалась собой. Сравнится ли с ней Анка?! Ну что бы та почувствовала? Наверное, встряхнула бы головой, засмеялась: «Что-о?! Загробный мир?! Так там все будем на «Жигулях» ездить!..»

За это она и нравилась барахсанцам. Она нравилась, а не Елена. Так, выходит, устроен мир. И глупо было бы, решила она, оправдывая свою слабость, глупо пытаться в один час переделать его.

Рассвет уже собирался где-то за сопками, но ничто не могло ускорить приход дня. И ночь стала невозвратима. Только семени, пустившему в ней свой корень, суждено связать прошлое и грядущее. Колос раскроется, но кто заранее скажет, что в нем?! Ведь на одном поле всходят осот и рожь, чертополох и золотая пшеница.

Продолжая вести машину к прорану, Бородулин ломал голову и не понимал: зачем Елене ввязываться в его историю?! Он, может, шею себе свернет, а она?.. Тоже на Силина зуб точит?! Смешно! Север велик. Да и какое дело метеостанции до плотины!.. И не работой вовсе определяется ее положение здесь, а тем, что она жена Басова. Сама она сказала ему это однажды…

В памяти всплыло неестественно белое облако, как бы застывшее над Анивой и пронизанное лучами солнца, тоже белого на предвечернем своде. Солнце не заходило. Оно стояло, утомленное после долгого бега по высокому небу полуночи — небу Севера, и Алексей, сам по себе равнодушный к природе, задрав голову, смотрел, как протянулась от облака паутинистая пряжа к солнцу и в пряже мягко и переливчато играл свет.

Так обычно солнце играет на петров день. В Грязях, в окрестных деревнях девчата и парни колобродили в ночь под Петров день, баловались, озоровали, и это называлось у них караулить солнце. Проверяли чужие сады, катали в смоле собак, валили заборы, трубы на крышах закрывали стеклами, кому телегу к дверной скобе прикрутят, а председателеву хату раз обмотали телеграфным проводом, но главное — веселые игрища с кострами и хороводами на берегу Мшанки. У Кузнецовых кроме Глафиры была еще и младшая, Фрося, — в «ручеек» она всегда выбирала парой Алексея. Глашка, пробегая мимо, пощипывала сестру и грозилась исподтишка вожжами. «А ты, Фрось, не бойсь, — весело горячился Бородулин, радовался, что нравится обеим сестрам, но делал вид, будто не замечает робкое Фросино рукопожатие, — цыкну — Глашка не посмеет…» Перед восходом солнца хороводы сходились к ракитам над Мшанкой, и все ждали миг, когда выйдет из-за Молтычевой горы солнце. Томительно и тревожно было это ожидание рядом с худенькой, узкогрудой Фроськой, когда знаешь, что от другой ракиты следит за тобой старшая; уже то там, то здесь кричали возбужденно: «Вижу», «Играет!» Фрося тянулась на цыпочках: «Ну где же, где?!» — и он тогда брал ее под локти, почти за бедра, поднимал над собой, а она обхватывала его за шею и заливисто хохотала, отворачиваясь от сестры… Солнце пронизывало туманное нагорье от Молтыча и бело-зеленую долину Мшанки, и лучи, как будто на них нанизаны были росные капли, сияли, переливались всеми цветами, и дивно играл и звенел утренний воздух, всколыхнутый серебристым перебором гармошки. Алексей, чувствуя под собой крылья, опустил Фросю на землю и, угадав, что ей хочется чего-то необыкновенного, крикнул: «Смотри!..» — разогнался и ласточкой, в чем был прыгнул с обрыва… Место было глубокое, не видать дна даже из-под зенитного солнышка. А вынырнул он не то что на другом берегу Мшанки, скорее на другом берегу жизни. Не думал тогда, что костлявая Фроська может всерьез влюбиться, да и мала она была против него… Осталась рядом Глашка, прилипчивая, как репей, Фроська же после десятилетки подалась в город, говорят, в институт, теперь, должно быть, и кончила, но кто знает, где она… Когда по земле столько ездят из конца в конец, потерять след человека проще, чем полтинник из кармана…

И вот над Анивой играло тогда солнышко, даром что не петров день был, и громкой силы всплеск за спиной заставил его оглянуться. Вода в заливчике расходилась кругами, видно, это сом чухнулся. Алексей пошел прочь в наивном предубеждении, что сомы могут заманывать на глубину. Только это оказался не сом, а красноперка!.. Отфыркиваясь, не обращая на него внимания, Елена саженками проплыла вверх, и он видел смугло отблескивающее мокрым плечо и угадывал на сгибе локтя небольшую ямочку… Она перевернулась на спину, и небыстрое течение наискосок сносило ее к берегу. Легкая волна перекатывалась через грудь, длинные кисти рук плавно изгибались в воде. «Вот это амфибия!..» — с нелепым восторгом подумал он, не испытывая никакой неловкости, когда она вышла на берег, вся упругая, эластичная, в эластичном красном купальнике по широким бедрам.

Он уже догадался, что она не со стройки, а с метеостанции, из домика с белой цинковой крышей, что был неподалеку отсюда.

— В ночную только или домой? — спросил Алексей, присаживаясь напротив нее и закуривая.

Елена повернула голову и долго разглядывала его. Он спокойно покуривал, ожидая, чем кончится этот осмотр. Лицо его, загорелое, крупное, еще не остывшее от горячей работы на дамбе, дышало простодушием и уверенностью в себе.