За далью непогоды - [101]

— Ребята, вы что?! Я после перекрытия любому ведро поставлю! Но не опошляйте сейчас…

«Пусть брешет, обойдется…» — подумал Бородулин и сдвинул стаканы к бутылке. Дзенькнуло стекло о стекло, встали ровно, как братики с сестрой рядом. И, словно не говорил ничего Толя, Алексей озабоченно заметил:

— Стаканы́ грязноваты… Ну, спирт все отмоет, любую заразу.

— Я вас прошу… — начал было снова Червоненко, но грузный Федяшин, шофер из УПП, кинув на стол фишки, повернулся к нему:

— А ты не робей, паря!.. Надо ж Бородуле покочевряжиться, как он без этого? — И Бородулину: — Давай-ка, друг, сматывайся!

— Выходит, — с вызовом, с угрозой спросил обгоните?!

— А ты думал, целоваться кинемся! — засмеялся Федяшин и встал, намекая, что слова у него с делом не расходятся.

Алексей сделал вид, что не заметил этого, свое гнул:

— А деды наши перво-наперво низовой камень обмывали… — И понял, не слыша отзыва, что все напрасно. — Ну ладно, может, последний обмоете.

Угнул по-бычьи голову, пошел к двери.

— Э-э, погоди! — остановил его Федяшин. — Говорили, ты жмот, а бутылку ни за что ни про что оставляешь, как же?!

Бородулин посмотрел на него, плюнул под порог и вышел.

Тусклая лампочка в ржавом колпаке освещала дверной проем и порожки, сбитые из промасленных шпал и давно уже обтерханные сапогами. Отойдя за столб, Бородулин слышал, как выскочил следом Перчаткин. Постоял на пороге, хрустя болоньевым верхом куртки, — должно быть, следил за ним или сказать что хотел, но раздумал. Ему видно было, как Алексей, мешковато качнувшись, побрел, не разбирая пути, наискосок, через двор, к колонне самосвалов. Стукнул кулаком по капоту, выругался, а Перчаткин крикнул:

— Давай, давай, Леша, топай, пока ноги держат!

Ушел…

Где-то недалеко ржаво терлась о металлическую ограду проволока, пахло бензином и перегретым машинным маслом. «Собакам бы побрехать, — подумал с тоской Бородулин, — как на машинном дворе в колхозе…» Рука, дотронувшись до капота, чутко угадала последнее тепло остывающего железа — недавно прогревали двигатели, — и мысль, что машины готовы к прыжку, поманила его на удачу. «Небось и кабина открыта…» — предположил он, хотя не сомневался, что открыта, и даже знал, что ключи зажигания в гнездах, а не в карманах у ребят…

Положив дрожащие пальцы на ребристый борт самосвала, задрал голову. В сумраке смутно белела надпись на граните, он разобрал: «Покорись, Анива!»

То, что надо!

Встал на подножку, легко отжал замок кабины. Дверца не скрипнула. Ключ на месте. Гладкие, удобно выгнутые по спине сиденья пахнут кожей. «Интересно, чья машина?! Вот бы Федяшина! Попляшет тогда…» Верил сейчас в удачу, но не сразу положил руку на ключ зажигания.

Поворот ключа, щелчок — и он перечеркнет все их собрания. Ведь люди же спросят, кто бросил первый камушек, и хочешь не хочешь, а отвечать придется… И почему-то Алексей думал, что отвечать придется Силину, — так и видел перед собой, как наяву, его перекошенные скулы.

А сам медлил, не решался нажать на стартер, будто жалел о чем. Не хватало духу признаться, что сковырнул свой характер на чем зря. Хорошо было красоваться везде первому. Ходишь по городу, на кого ни глянешь, а все будто твои должники. Уж на что пузо у него бесчувственное, так и то вперед лезло, когда думал: я — могу, а они — нет… И много было почета, а все казалось мало, — как девкам: дай сундук с лентами — все равно мало! С трассы началось, с зимника… Случайно, он же не хотел славы, поневоле хлебнуть пришлось, и что-то изменилось в нем с того дня. Ведь какая жадность была, когда зимник бросил, — думал, зашьются без него, ждал этого, а он тогда опять прогремит… Но действовали иные, непонятные ему законы, заветное очко больше не выпадало.

А как он рвался за упущенным! То в одном месте, то в другом… И не успевал. Все ловил момент, — кидался туда, где больше лихорадило стройку: то на отсыпку дорог, то на бетон, то на карьеры… Глядь, а уж слава гуляет на дамбе, на отводных туннелях или опять на песчаных карьерах, где он был раньше… Уж заметили, стали посмеиваться над его рывками. Остановиться бы и работать! Но кого в Барахсане удивишь высокими показателями? Ему бы там, где другим невозможно… И устал. Измотался сам, измотал экипаж — не узнавали себя после смены. Однажды подумал даже, что его нарочно кто-то умело и осторожно обкладывал флажками, и ему ничего больше не осталось, как лезть напролом. То бы он по-хорошему по всей стране прогреметь мог, глядишь, и в Грязях эхо отозвалось бы, а то… Пришла на ум читанная где-то фраза: «Инцидент местного значения», — и он спокойно уже, безразличный к возможным последствиям, повернул ключ зажигания, надавил на стартер, выжал скорость. Грузная машина качнулась на рессорах, нехотя покатилась по небольшому уклону к воротам. И как только вырулил на дорогу, Бородулин отчаянно, резко надавил на сигнал: очнитесь там, сони!..

Чувствуя, что машина ухожена, легко приноравливается к его руке, не пырскает и двадцатипятитонный груз в кузове не кидает ее из стороны в сторону, Бородулин испытал облегчение. От погони лучше уходить на послушной машине.

В кабине, над стеклом, было привинчено овальное зеркальце заднего вида — для красоты, наверно, поскольку высокий козырек кузова закрывал обзор. Алексей несколько раз зацепил по нему взглядом, словно оно мешало ему. Догадался: из зеркала на него смотрел другой человек, то есть, конечно, он, но свет от приборной доски падал неравномерно и искажал лицо. Хорошо освещен был покатый лоб с глубокой поперечной морщиной и матовый желвак на правой щеке. Нос казался особенно горбатым, а глаза закрывала тень. «Нет, не мог я осунуться так за одну ночь. Вчера, — подумал Алексей о вечере перед рестораном, — выглядел прилично…» Пристальный взгляд из темноты зеркала раздражал его, и он вывернул стекло в сторону.