За далью непогоды - [99]

— А я говорю — сидите и не р-рыпайтесь!.. — размахивал руками Перчаткин, отгоняя водителей от машин.

«Кто же умчался?..» — пытался догадаться Силин. Он наконец справился с собой и осторожной походкой, почти на ощупь, вышел из темноты в освещенный круг под лампочкой возле конторы, резко, глуховато спросил:

— Что случилось? Кто уехал?!

И тут же, чувствуя прибывающую к ногам твердость, не останавливаясь прошел в контору; шоферы, гудя, гурьбой за ним.

— Машину угнали… — срывающимся голосом доложил Перчаткин. — Сейчас только…

— Кто? Зачем?!

На столе валялись разбросанные как попало черные костяшки домино, а на самом краю лоснилась зеленоватым покатым боком распечатанная, но вроде не начатая еще бутылка спирта. На тумбочке напротив стояли граненые стаканы, желтые от чайной заварки. «Значит, не пили», — отметил он про себя, но вслух с укором сказал:

— Пили?!

— Да вы что, Гаврила Пантелеймонович! Любой вот пусть дыхнет… Это все Бородулин. Приперся, говорит: с праздничком… Сам бутылку, мы — молчок, отказываемся. А он тут: на спор, что я Аниву перекрою! Мы его в шею: домой иди… Посопел, стукнул дверью, а погодя — рр-ры-ры, р-ры-ры!.. Выбежали — машины нет…

— Он у нас главный камень спер! — добавил кто-то к словам Перчаткина.

— Какой еще главный?

— Какой-какой… «Заткнись, Анива!» — ответил все тот же злобный или просто сердитый голос, и Гаврила Пантелеймонович, думая об уехавшей машине, пытаясь разгадать, что задумал Бородулин, к чему это приведет, машинально отметил, что не узнает говорящего, а переспрашивать не время.

— Не «заткнись», а «покорись», дура, — поправил Перчаткин и виновато добавил, для Силина: — Они вдогонку за ним хотели, а я не разрешил. Только шум поднимут!..

— Правильно, — заметил Гаврила Пантелеймонович с полным равнодушием, хотя сказать ему хотелось другое — лопухи!.. Однако действительно, гонка по трассе наделала бы беды. Возле Анивы сейчас не протолкнешься, все на мосту… И Бородуля на мост поедет, чтобы все видели, — в кузове-то симфония: «Покорись, Анива!» Ох, и любит фокусничать малый, так его перетак!.. И казалось Гавриле Пантелеймоновичу, что судьба камня занимает его сейчас больше, чем судьба Бородулина, но одно было неотделимо от другого… «Донянчились!» — подумал он о Бородулине и о себе тоже, а рука сама потянулась к кнопке вызова на панели селектора. Глядя, как нервно помигивает зеленым глазком лампочка, он боялся, что Васи в эту минуту не окажется в штабном вагончике…

В динамике раздался треск и спокойный голос Коростылева:

— Штаб слушает. Коростылев… — назвался он и тут же спросил: — Это ты, Гаврила Пантелеймонович?! Я сдал дежурство. Заступила Одарченко, пошла посмотреть уровень… Не нравится ей шуга. — Он усмехнулся. — Я думаю, лед проходит… Ну, а как у тебя, порядок полный?!

Гаврила поднял руку — знак обступившим шоферам, чтобы не перебивали, — и, облизав пересохшие губы, поднял микрофон.

— Вася… — Он прокашлялся. — Тут, Вась, у меня чепе… Бородулин самосвал угнал, видно, перекрывать будет… В общем погнал к прорану. Панику там не порите, вот что. А то, бешеный черт, людей подавит…

— Та-ак… — произнес Вася. — Что же делать?! За передок его не ухватишь…

— Я думаю, он на левый банкет пойдет, чтоб его как на ладони все видели.

— Допустим.

— Ну вот и включи полное освещение. Пусть посмотрят на дурака!.. А может, он один и перекроет, а?!

Коростылев облегченно засмеялся:

— Ладно, мы ему устроим «люминесценцию»…

Удивительное спокойствие он испытывал за рулем.

Машина послушна, дорога ровная, — попадись не камешек, а зернышко конопляное, так и то, кажется, почувствовал бы; фары прорезывают темноту так далеко, что свет их, размываясь, тонет, будто в тумане. Ни тебе встречных, ни поперечных, и если не думать, что где-то будет конец дороге и всему, что связывало его с Барахсаном, с этой проклятой жизнью, ограниченной условностями так же, как дорожными знаками ограничена скорость на магистрали, то чем не блаженство?!

Посмотрев в боковое зеркальце, он не увидел огней погони, и это вызвало скептическую усмешку — растяпы!..

Мысли Бородулина текли лениво. В общем-то ему было безразлично, о чем думать. Раньше жгла злоба, а теперь огонь потух, одни головешки тлеют. Раз в душу плюнули, какой еще может быть разговор?.. И то, что он решил посмеяться над ними, показать, как надо перекрывать, не было следствием тупого невежества. Когда на тебя собак навешают, трудно доказать, что ты не верблюд. В мыслях его не было и намека на раскаянье, — просто хотел за презрение к себе заплатить полной мерой, поставит точку прощальным всплеском, и на этом конец. Жаль только (почему-то жаль!), что коротка дорога к прорану…

С вечера он и в голове не держал переться в гараж. Но жил-то в шоферском общежитии, и веселая суматоха там, обойдя его, тем и задела. Парни парадно брились, точно собирались на танцы, гладились, поливали друг друга «Шипром», а те, кому вахта выпала на завтра в день, предлагали ночным поменяться сменами. Потом все подевались куда-то, — оказалось, провели собрание в красном уголке, как им наладить взаимовыручку на перекрытии…

Ромка Гиттаулин заглянул к нему, что-то промычал про зимник, напомнил, что там они корешами стали, а сам ни слова про то, как собирается бить завтра бородулинские рекорды…