За далью непогоды - [100]

Алексей покурил на лестнице, зашел в умывалку глянуть, не бренчит ли Толькина балалайка, но и Червонца след простыл. Тоска по коридорам…

Он плюнул, достал из тумбочки неразменную сотню, которую держал на развод, — говорят же, что деньги к деньгам липнут, — и в ресторан с ней. Там табачище, дым лаптями, разговоры, а столика нет, где бы сесть, заказать можно. Раза два спросил — сказали: «Занято», а правда ли занято, или избегали его, это Алексей не уточнял. Это на кулаках уточнять надо, да обстановка не та. «Все равно не уйду! — решил он. — Нализаться и возле буфетной стойки сумею…»

Заполошные официантки носились, не обращая на него внимания. Заказ шел только через них, и он понуро ждал, не ввязывался, не напрашивался, невольно вспоминая, что когда они вернулись с зимника, те же бабочки обслуживали их на цирлах, одна нога здесь, другая там. А теперь, спасибо, из зала не просят…

И вдруг все изменилось, будто перевернули пластинку и пошла другая музыка. К нему колобком подкатился Перчаткин — круглый, мускулистый коротышка, задира, с вечно отвисшей губой. Алексей не питал к нему особой симпатии, но от других отличал. Здороваясь, они, бывало, пожимали руки, и Бородулин, свысока чуть, но добродушно, спрашивал:

— Как, вечерние помощники тебе не требуются?!

По должности техник у Силина, Перчаткин подрабатывал в ресторане швейцаром или вышибалой, и у него получалось — и там, и тут. Заметив тоскующего Бородулина, он, лавируя между столиками, успел ущипнуть одну официантку, другую, что-то шепнул им, — сам уже возле Алексея, улыбка до ушей, командует ему:

— Айда со мной, Леша! Укажу бухточку, где якорь бросить.

Подтащил Бородулина к служебному столику, махнул салфеткой, расставил приборы. «Галя! Валя! Тамарочка!..» — и уже все подано, стол накрыт, рагу дымится, селедка, пахнет укропом и кислыми огурцами.

— Моя школа, — похвалил Перчаткин.

— Молодец, — согласился Бородулин. — Тебе бы в Заготзерне работать.

Они чокнулись, Алексей опрокинул стопку, Перчаткин пригубил чуток.

— Нельзя… — вздохнул.

Алексей понимающе промолчал, налил еще, выпил не чокаясь.

Он вообще больше отмалчивался — Перчаткин все знал о нем и вел разговор сам, иногда царапая по больному месту, и заострял там, где касалось дальнейших планов Бородулина.

— Ты, Алексей, не уезжай, когти рвать рано отсюда, — вышел он наконец на прямую. — У меня уже несколько человек есть на примете, и ты тоже… Собираемся рыболовецкую артель сколотить. Тут рыбы знаешь сколько?! Мешком черпать — не перечерпать…

Захмелев, Алексей мало спорил с ним, соглашался со всем равнодушно, удивляясь тому, что никак не заглушит спиртом полынную горечь в душе. И не радовало, не утешало будто бы полученное уже Перчаткиным гатилинское «добро» на рыбу и согласие орса тоже.

— С орсом договор оформим по закону, — объяснял Перчаткин, — им — план, а остатки сами загоним, чтобы не внакладе остаться, точно?!

— Колхоз… — мотнул отяжелевшей головой Бородулин и властно потребовал: — Неси бутылку! Непочатую, понял мне?!

Перчаткин предостерег:

— Ты уже хорош, Леша… — но бутылку принес и испарился, как не было его.

Поздней ночью, слоняясь по Барахсану, забрел Алексей на детскую площадку, сел там на неудобную скамеечку под грибком и, скрючившись, просидел в дреме часа два. Очнулся от холода, не соображая, где он, и бесцельно подался мимо общежития по проспекту под гору. У развилки повернул к гаражу. Ему казалось, что он все и всех простил, обиды ни на кого нет — сам дурак! — и от таких мыслей вроде бы делалось легче. «Пойду, пойду к ребятам, — уговаривал он себя в воротах гаража. — Я же не пустой, у меня бутылка. Посидим, поговорим честью… И пусть они перекрывают, я посмотрю только…»

Пока не переступил порог, думал — все так и будет. А вошел, посмотрел — и заготовленные слова отчего-то не сказались, застряли в горле. Ребята расфранченные сидят, под комбинезонами галстуки, смотрят на него, как на чучело, и молчат. Хоть бы кто-нибудь словечушко, а то ждут…

— Ай перекрыли уже, молчите все?! — грубовато спросил он и сам заметил, что голос его окрасился скрытой насмешкой.

— Тебя, Бородулин, ждем, — отозвался Толя Червонец.

— Так я и думал, куда вы без меня! — уже нарочито усмехнулся он и поинтересовался: — Какие сводки?

— Никакой водки! Надо радио слушать, — засмеялся Перчаткин, а сам таращил предупреждающе глаза и поспешил цепко схватить Алексея за рукав. — Ты, Леша, что?..

— Да не за рыбой я, — вывернулся Бородулин. — Вобла-то есть?! Может, пропустим по пятьдесят капель…

— Малый, не балуй! — под Силина погрозил кто-то из шоферов, переворачивая костяшки домино.

— Да я та-ак, — протянул Бородулин, доставая из пазухи бутылку и теперь двигая ее на середину стола, а уже сковырнул ногтем пробку. Легонько отпихнув Перчаткина локтем, сунулся в тумбочку, нашел стаканы. — Ну, по глоточку, разговеемся?!

Мужики молчали. Перчаткин обкатился вокруг стола, был рядом, а вот уже далеко, последний…

И только бы налить — Бородуля уже протянул руку! — да рыжий Червонец, бегавший когда-то под ним поваренком, теперь сам с усам, заправский третьего класса, щенок идейный, а туда же: